Том 6

Полиция имеет право конфисковать газеты, которые ей не нравятся, на почте или в редакции, даже если «выпуск уже начался», т. е. когда именно «предупредительные меры» полиции «как таковые» должны прекратиться, и дело, «по закону», уже подлежит компетенции судебных властей. Этим правом конфискации полиция пользуется во всех случаях, когда «содержание» печатных изданий, газет и пр. «заключает в себе преступление или проступок», который может подлежать «преследованию в административном порядке», т. е. в полицейском порядке, т. е. во всякое время, когда полиция пожелает удовлетворить укермаркские[279] притязания на роль прокуратуры и сочтет нужным оправдать эти вожделения обычными ссылками на какие-либо «преступления или проступки» или вообще на «могущие подлежать преследованию» деяния. Полиция может, наконец, конфисковать все печатные произведения такого рода, c'est-a-dire {то есть. Ред.} все, что заблагорассудится королю и его святой германдаде[280], где бы она их ни нашла, т. е. она может вторгаться в дома, в тайны семейной жизни, и там, где нет никакого основания для охраны собственности с помощью осадного положения или хорватских отрядов, предпринимать под сенью конституционного законного порядка полицейские грабежи частной собственности мирных граждан. Законопроект говорит при этом обо всех «предназначенных» для распространения печатных изданиях, «даже если» выпуск их уже начался. Он поэтому, «само собой разумеется», предусматривает право конфискации таких изданий, распространение которых еще не начато, которые еще не могут послужить основанием для обвинения в «преступлениях или проступках», и, таким образом, распространяет полицейский грабеж также и на частное владение предметами, юридически совсем не «подлежащими преследованию». Французские сентябрьские законы, сабельная цензура кавеньяковской военной диктатуры и даже проекты уголовных законов, предлагавшиеся «при высочайшем неодобрении» старым провинциальным сословным собраниям и их комиссиям, уважали, по крайней мере, частную собственность, «которая еще не может послужить основанием для обвинения в преступлении или проступке». Законопроект о печати на основе берлинских мартовских завоеваний организует, наоборот, официальные полицейские налеты на собственность и частные владения граждан и насильственно предает гласности, во имя христианско-германской полицейской морали, личные отношения, не имеющие никакого касательства к уголовному праву.

«Гласный, действительно гласный суд — и рядом виселицу прусского права!»

Вместе с усовершенствованием этого гласного суда происходит усовершенствование статей прусского права.

Долгожданные законы об оскорблении величества следующим образом «конституированы» в 12:

«Тот, кто проявляет непочтительность к особе короля словесно, письменно, печатно или в форме обозначений, рисунков или каких-либо других изображений, карается тюремным заключением на срок от двух месяцев до пяти лет».

Если рейнские подданные не знают, какой степени «почтительности» требует октроированный им на венском торге народами[281] великий герцог Гогенцоллерн, — пусть они справятся об этом в мотивировке к берлинскому уголовному законодательству.

По прусскому праву высшей карой за оскорбление величества было до сих пор два года заключения, а за проявление непочтительности — один год заключения в тюрьме или крепости (Общее прусское право, ч. II, разд. 20, 199, 200).