Том 5. Заре навстречу

Папа попросил Карталова остановить лошадей, слез с телеги и вместе с Асмоловым отправился осматривать провал. Тима побежал за отцом. Асмолов, взяв жердь, спустился в провал и стал мерить, на сколько аршин от земли выдвигаются из почвы обломки черного угольного пласта.

— Совсем пустяки! — радостно воскликнул он.— Это же, знаете, просто сюрприз.

Асмолов несколько раз чуть было не свалился на дно впадины, залитое водой.

Сапожков просил его:

— Юрий Николаевич, умоляю, осторожнее! — и полез туда, где был Асмолов.

Теперь уже Тима тревожно кричал:

— Папа, смотри, там глубоко, утонете!

Уже сидя в телеге, Асмолов сказал озабоченно, соскребая веткой с сапог густую глину:

— Разработки пластов неглубокого залегания сибирские промышленники избегали по весьма убедительным причинам. Основным потребителем является Транссибирская магистраль. Министерство, узнав, что уголь добывается открытым способом, естественно, еще больше снизило бы цены против российских. Да и вообще, если бы не труд каторжников, добыча местного угля была бы делом совсем недоходным ввиду дороговизны транспортировки.

— Но все-таки сбросить лопатами землю да еще преодолеть твердые пласты породы, это, я полагаю, не так просто,— неуверенно промолвил Сапожков.

— Совершенно правильно,— со вздохом согласился Асмолов и продолжал: — Мировая война внесла много нового в технику уничтожения людей, люди научились разрушать самые неприступные крепости. Новые взрывчатые вещества обладают огромной разрушительной силой, и я полагал возможным применить некоторые из них для сброса почвы. Вот, собственно, вся моя инженерная идея.

— Но это замечательно! — воскликнул папа.— И диалектично. Именно в новом обществе, где все должно служить интересам человека, средства разрушения и уничтожения должны превратиться в орудия созидания и облегчения труда. Да, это просто замечательно,— повторил он и стал трясти руку Асмолова, желтую от глины.

Впереди показались деревянные вышки надшахтных строений и бурые дымящиеся горы каменистой породы. Потянулись бараки со стенами из жердей, обмазанных глиной. Такие же жерди лежали деревянной тропой, идущей к шахте, плавали узкими полосками на поверхности луж с черной тусклой водой. Часть бараков была окружена кольями с колючей проволокой. Многие колья лежали на земле и гнили в ней. А по углам колючей ограды стояли сколоченные из досок четырехугольные башенки, похожие на маленькие пожарные каланчи. Вавила объяснил:

— Ране тут военнопленных держали. А как Февральская революция началась — высвободили. Но не окончательно: Временные их с каторги не отпускали. Тогда мы ограду сломали и всех в профсоюз приняли. Приезжал тут от Временного делегат срамить нас за то, что русские супостатов в общий рабочий союз зачислили, позабыли, мол, отечество. Но мы этого делегата к канату привязали и в затопленной шахте раза два искупали, чтобы остынул и не обзывал шахтерский народ.

— А сейчас пленные здесь есть? — спросил Тима.

— Которые есть, а которые уехали до дому по случаю Советской власти: ведь она их не пленными считает, а обыкновенными людьми, как и всех.

— А почему другие остались?

— Кто их знает! Видать, привыкли, сдружились. Должность им тут назначили. Кто мастер, кто десятник, а кто даже штейгером стал, — и одобрил: — Ничего, народ знающий, полезный!

На пустыре перед шахтой стояла плотная толпа горняков, но никто даже не оглянулся на остановившиеся подводы. Взгляды всех были устремлены на трибуну, добротно сколоченную из крепежных стоек, с белыми перилами из березового кругляка. С железного угольника, прибитого к толстому брусу, свисал вагонный буфер, и на нем, словно на тарелке, лежал длинный болт.

В глубине трибуны — стол, на котором, как на прилавке, уставлены ярко начищенные шахтерские медные лампы с предохранительными колпачками, и подле них — револьверы, военные металлические каски и тюк брезентовых курток.

За столом сидел коренастый, широкоплечий человек и что-то писал, изредка подымая голову и отсутствующим взглядом обводя толпу, а другой, долговязый, узкоплечий, с покрытым коростой, будто обжаренным лицом, навалясь на перила трибуны и почти наполовину свесившись вниз, негромко, словно уговаривая кого-то одного из толпы, говорил виновато:

— Мне, ребята, не по дурости зарядом фукнуло, а оттого, что шнур экономил. Запалы стал делать из камышины с начинкой из пороховой мякоти, ну и пересушил маленько. А так я аккуратный,— задумался и добавил: — Ну, быстрый тоже. Вот завалило в Наклонной, я кинулся выручать. На руках по канату спускался, а он сырой и склизлый, потому и оборвался, и хоть ногу перешиб, а все же ребят угоревших выволок,— и сердито выкрикнул: — А кровью я харкаю вовсе не от болезни, а с того, что табак курю крепкий, он, значит, и дерет!

Сидящий за столом поднял голову и спросил: