Том 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер

Внезапный отъезд Ашиля вызвал в сердце Пьера глубокую тревогу. Он испугался, что у него не будет теперь поводов встречаться в парке с мадемуазель де Вильпрё. Но благосклонная судьба, а вернее сказать — любовь, эта робкая сводня, весьма кстати подарила Изольде новый предлог для их встреч.

Во время сильной грозы ветер опрокинул и сломал вольер в заповеднике. Изольда, как видно, крайне дорожившая своими птицами, обратилась к Пьеру с просьбой построить им новое жилище, и Пьер тотчас же сделал эскиз прелестного птичьего дворца из дерева и медной Проволоки. Здесь был и окруженный газоном бассейн с фонтаном, и мхи, и тростники для водяных птиц, и даже довольно высокий кустарник. Стены этой гигантской клетки покрывала сплошная сеть вьющихся растений, и увенчивалась она огромным куполом из цинка, призванным служить защитой от дождя или слишком яркого солнца для птиц, привезенных из иных широт.

Изольда так загорелась желанием поскорее увидеть сей орнитологический храм в натуре, что папаша Гюгенен вынужден был отпустить на некоторое время из мастерской своего сына и беррийца. По расчетам старого мастера, на это должно было потребоваться от силы две недели. Однако постройка вольера продлилась гораздо дольше.

Прежде всего оказалось вдруг, что берриец решительно ни на что не годен. Он-то, правда, уверял, будто Пьер стал к нему донельзя придирчив и что он просто несправедлив, заставляя его по многу раз переделывать работу, выполненную со всей тщательностью, но ничто ему не помогало: Пьер то и дело ласково, но твердо давал ему понять, что работа эта слишком тонка для него, и то посылал обтесывать доски в мастерскую, то заставлял целый день бегать в разные концы, давая ему по сто поручений зараз. Три раза гонял он его в соседний городок за проволокой. В первый раз она, видите ли, оказалась слишком тонкой, во второй — слишком толстой, а в третий — и недостаточно толстой и недостаточно тонкой. Так, во всяком случае, рассказывал об этом раздосадованный Сердцеед Коринфцу, к великой его потехе. А дело было в том, что в те дни, когда Пьер работал вместе с беррийцем, мадемуазель де Вильпрё приходила взглянуть на их работу всего раз или два; когда же Пьер работал в заповеднике один, она заходила раза три-четыре на дню и оставалась подольше. Вначале ее всегда сопровождали Жозефина или граф, к тому же в цветнике обычно работал садовник. Но постепенно она стала являться одна и оставалась даже после того, как становилось темно и садовник уходил домой. Пьер видел, как мало-помалу, сама того не замечая, она перестает быть рабой тех светских приличий, которых до этого строго придерживалась, причем Пьер был ей за это только благодарен, ибо видел в этом доказательство того, что он для нее не какой-то неодушевленный предмет, а мужчина, и понимал, что эта ее целомудренная осторожность вовсе не говорит о недоверии к нему, а напротив, подчеркивает уважение к его сословию, — этим она словно бы искупала всякий день оскорбительную фразу, сказанную тогда, в башенке. Но когда она перестала помнить об этом и безбоязненно стала оставаться с ним наедине, он почувствовал к ней еще большую благодарность — эта спокойная, ровная благожелательность была для него знаком святого доверия к нему, доверия сестры. Пьера не только не тяготили эти отношения — спокойные и чистые, напротив, он благословлял их, он бесконечно дорожил ими, ему не нужно было никаких других, он был далек от пагубных страстей, которые сжигали Коринфца. Слишком он любил, чтобы вожделеть. Изольда была для него небесным созданием, он побоялся бы осквернить ее даже прикосновением к складке ее платья. Правда, всякий раз как в глубине аллеи появлялась ее легкая фигура, какой-то трепет охватывал все его существо и рука его слабела, с трудом удерживая молоток или резец. Когда при нем произносилось ее имя, краска бросалась ему в лицо. Порой ее образ являлся ему в сновидениях, сквозь безотчетный любовный бред, и тогда наутро он в смятении низко склонял свою голову, не смея взглянуть ей в лицо. Но стоило Изольде заговорить с ним, и вся душа его трепетала, возвращаясь к тем высоким сферам, где не было для него ни стыда, ни страха перед ней, потому что он чувствовал себя связанным с ней духовными узами — бесспорными и нерасторжимыми.