Том 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер

Итак, Ашиль делал все возможное, чтобы способствовать сближению внучки графа де Вильпрё и молодого подмастерья. Это он во время послеобеденного отдыха графа, занимая Изольду политическими разговорами, всякий раз незаметно увлекал ее на аллею, ведущую в заповедник, так что именно благодаря Ашилю Пьер услыхал столь лестный отзыв о себе; его удивила горячность, с которой Лефор вторил похвалам Изольды, и он обратил также внимание, что в этот раз не возникало даже вопроса о том, чтобы пойти посмотреть птиц: они прождали Пьера до наступления сумерек, после чего отправились в замок. А Пьер, избавленный наконец от своих ревнивых догадок и себя не помня от радости, поспешил домой и уселся за ужин вместе с беррийцем, которого он нашел на сей раз удивительно остроумным, и папашей Лакретом, показавшимся ему чуть ли не гением — до того расположен был в этот вечер молодой столяр ко всем на свете.

— Ну, в добрый час! — сказал папаша Гюгенен. — Какой ты у нас нынче добрый да покладистый. А то знаешь, Пьер, ты ведь что-то теперь частенько стал важничать с нами. Больно уж ты много якшаешься с аристократами, сынок. От этого один только вред и уму и сердцу.

В замке в ту пору, кроме Лефора, не было никого постороннего. Господин Лербур не отходил от давильных чанов, наблюдая за брожением вина нового урожая; Рауль проводил целые дни у соседних помещиков, где ему было веселее, чем дома, и не приходилось все время сдерживаться, чтобы не надавать оплеух этому философу поганому, уличному филантропу, кабацкому законодателю, словом — этому учителишке Лефору.

Благодаря такому стечению обстоятельств обе дамы семейства де Вильпрё оказались полностью предоставленными самим себе. В жизни дворянских поместий порой выпадают дни такой неправдоподобной свободы, потворствующие полному забвению светских условностей и делающие возможными самые невозможные мечты. Как-то вечером Жозефина сидела у окна в своей комнате и горько плакала. Она томилась желанием вновь увидеться с Коринфцем, но не смела его осуществить; ей казалось, что все тогда догадаются о ее тайне. И в растерянности она вопрошала себя: что же хуже — быть презираемой светом или этим юношей, которого она отвергала теперь, после того как первая бросилась ему на шею. Внезапно ей послышался какой-то глухой стук за дверцей, находившейся в алькове ее спальни. Дверца эта, прорезанная в панели, вела в узкий коридор, пробитый в толще стены и делающий несколько поворотов. Возможно, во времена Священной лиги[120] этот потайной ход в отсутствие отправившегося на войну сеньора не раз способствовал любовным утехам его супруги с каким-нибудь осчастливленным ею пажом. С тех пор за ненадобностью ход этот был заложен. Но как-то раз Амори, работая в часовне, обнаружил в панели потайную съемную дверцу, за которой открывался узкий проход. Предприимчивый Коринфец залез туда и через груды щебня и обломков добрался до преградившей ему путь глухой стены. Осмотревшись и поразмыслив, он сообразил, что, очевидно, именно сюда ведет и та потайная дверь в покоях маркизы, о которой он несколько раз слышал в людской от ее горничной, мадемуазель Жюли, уверявшей, будто за ней водятся привидения. Он взял лампу, вооружился молотком, долотом и незаметно скользнул в лабиринт. Целых три дня трудился он, пробивая толстую стену. Это был тяжкий и вместе с тем захватывающий труд — так трудится узник, готовя побег из тюрьмы. Стены были толстые, и в первые дни стук его молотка не доносился до спальни маркизы. Но когда стена наконец была пробита, стук стал слышен совершенно явственно. Жозефина, не менее суеверная, чем ее горничная, так напугалась, что стремглав бросилась вниз по лестнице, собираясь позвать на помощь, но какой-то инстинкт удержал ее. Ни словом не обмолвилась она о таинственном стуке и тогда, когда спустилась в гостиную, где в этот вечер, как обычно, вся семья после отдыха графа проводила время от десяти часов до полуночи.

А за это время Амори успел пробить в стене отверстие, расширить его и пробраться к дверце, ведущей в спальню маркизы. Она оказалась запертой изнутри. Амори дернул ее и, убедившись, что не привлек ничьего внимания, открыл ее отмычкой; затем он запер дверцу на два поворота и, положив ключ в карман, тем же путем отправился обратно, не сомневаясь теперь в своей победе.

Вернувшись в мастерскую, он поспешил исправить панель и поставил на место дверцу, секретное назначение которой знал теперь он один. Все это он совершил сам, чтобы не делать никого соучастником своей тайны. Съемный кусок панели он пристроил таким образом, чтобы легко снимать его, когда ему это вздумается. Он уже предвкушал испуг маркизы при его появлении. Кончив свою работу, он отправился разыскивать Пьера, заранее торжествуя победу над Ашилем или хотя бы над его надеждами. Пьера он застал дома выслушивающим в сотый уж раз совет отца не слишком доверять аристократам со всеми их благодеяниями.