Том 5. Статьи

Но Ибсен не бросает камня в любовь «детей весны цветущей»; прощаясь с своим возлюбленным Фальком, Свангильд говорит: «так сделала теперь свое я дело – зажгла в тебе огонь поэзии живой! Лети! Взвился к победе сокол мой, а Свангильд – песню лебединую пропела!»

В комедии «Кукольный дом» Ибсен выступает обличителем современной мещанской семьи.

Гельмер – типичный буржуа. «Ах, какое это наслаждение сознавать, что добился таки верного, обеспеченного положения, – говорит он: – будет теперь чем жить. Не правда-ли, приятное сознание?» И «счастливая» Нора торопливо отвечает: «О, восхитительное!»

Однако и «обеспеченное положение» не спасает семьи от разложения. Изначальный «обман», который характеризует все буржуазные отношения, налагает свою неизгладимую печать на брак. Это клеймо мещанства лежит на супружеской чете Гельмеров.

Случайное внешнее обстоятельство вносит волнение и тревогу в семью Гельмеров, и тотчас же «кукольное» счастье разрушается, как карточный домик.

Жена-кукла пытается стать человеком. Вот этот первый шаг в сторону освобождения и венчает всю пьесу. Само собой разумеется, что с точки зрения истинного анархиста, каким и был Ибсен на вершинах своего творчества, такое освобождение далеко еще не победа.

«Как оглянусь теперь назад – говорит Нора – мне кажется, я вела здесь самую жалкую жизнь!.. Меня поили, кормили, одевали, а мое дело было развлекать, забавлять тебя, Торвальд. Вот в чем проходила моя жизнь. Ты так устроил. Ты и папа много виноваты передо мной. Ваша вина, что из меня ничего не вышло».

В негодовании Гельмер спрашивает у жены: «Ты ли не была здесь счастлива?» – И Нора, забывая свое недавнее «счастье», искренно восклицает: «Нет: только весела. И ты был всегда так мил со мной, ласков. Но весь наш дом был только большой детской. Я была здесь твоей Куколкой-женой, как дома у папы была папиной куколкой-дочкой. А дети были уж моими куклами. Мне нравилось, что ты играл и забавлялся со мной, как им нравилось, что я играю и забавляюсь с ними. Вот в чем состоял наш брак, Торвальд».

В ответ на эту правдивую и откровенную характеристику их брачных отношений супругу ничего не остается другого, как призвать на помощь мораль, которая санкционирована непогрешимой буржуазией. После заявления Норы, что она бросает семью, происходит следующий знаменательный диалог:

Гельмер. Нет, это возмутительно! Ты способна так пренебречь самыми священными своими обязанностями!

Нора. Что ты считаешь самыми священными обязанностями?

Гельмер. И это еще нужно говорить тебе? Или у тебя нет обязанностей перед мужем, перед детьми?

Нора. У меня есть и другие, столь-же священные.

Гельмер. Нет у тебя таких! Какие такие?

Нора. Обязанности перед самой собой.

Таким образом мы входим в круг моральных идей и видим, как точка зрения Ибсена в корне противоречит старой морали с ее «священными» обязанностями к «семье». Выдвигается основной философско-анархический принцип: прежде всего долг перед самим собой. Или, как говорит Ницше: «Всякая неэгоистичная мораль, считающая себя безусловною и обращающаяся ко всем людям, грешит не только против вкуса: она является подстрекательством к греху невыполнения своего призвания». – Найди, пойми свое призвание и исполни его, несмотря ни на какие препятствия, несмотря ни на какие обязательные нормы, хотя бы и моральные. – Так говорит Ибсен.

Ибсен – моралист в духе Ницше, и вполне естественно, что в доспехах такой морали ему нетрудно сражаться с дряблой и фальшивой моралью мещанской семьи.

И так, Нора провозглашает самыми священными обязанностями обязанности перед самой собой.

Тогда растерявшийся мещанин апеллирует к последней инстанции, к религии, – но Нора с во-истину женской непосредственностью делает последнее роковое признание: «Ах, Торвальд, я ведь не знаю хорошенько, что такое религия»… – «Я знаю это лишь со слов пастора Гансена, у которого готовилась к конфирмации. Он говорил, что религия то-то и то-то. Когда я выберусь из всего этого, останусь одна, я разберусь и в этом. Я хочу проверить, правду ли говорил пастырь Гансен, или, по крайней мере, может ли это быть правдой для меня»

Таким образом семейный конфликт вырастает непосредственно из религиозно-моральных корней и приводит мятежную личность к неизбежному столкновению с обществом.

«Мне надо выяснить себе, – говорит Нора: – кто прав: общество или я».

Столкновение индивидуума и общества на почве отношений к семье приобретает особое освещение в драме «Привидения»: если в «Норе» раскрывается семейная драма, обусловленная внешним социальным бытом и старыми воззрениями на мораль, то в «Привидениях» мы имеем уже дело с сокровенными основами жизни которые не только по ту сторону быта, но и по ту сторону морали.

Правда, пастор Мандерс продолжает морализировать