Том 5. Статьи

Но если вместо подлинного и мудрого декадентства Федора Сологуба нас хотят позабавить фокусами в стиле модерн или под флагом символизма предлагают «эротические» стихи, за которыми нет ни глубоких переживании, ни настоящей мудрости и которые именно поэтому нравятся и юнцам, и старухам, и кадетам, и октябристам, и эстетам, и уличным фельетонистам, – тогда невольно пожалеешь о старой общественности, «аскетически» презиравшей эстетику. И правы те, которые говорят: лучше уж «разрушение эстетики», чем уличное декадентство – эта вульгарная кокотка, потерявшая стыд и совесть.

Чтобы войти в мир настоящего символизма, надо искать иную трону. Довольно мы блуждали в лесу, где лживые фантомы и призраки напрасно пугали нас. Если суждено испытать человеку последний молитвенный ужас, пусть смелый изведает его в открытом поле, на утренней заре, когда земля, едва проснувшаяся, вздымает к небу свою измученную грудь и за холмами тихо курится туман ее дыхания. В эти ранние часы пусть совершит он обряды очищения, и, оправданный, произнесет свои последние моления. А когда яростное солнце, «золотой Змей» подымет свою голову, пришедший скажет вместе с Тютчевым:

О, как лучи его багровы,
Как жгут они мои глаза!
Ночь, ночь, о где твои покровы,
Твой тихий сумрак и роса?

А если пришедшему суждено увидеть в заре восходящей иное лицо, он повторит за поэтом:

Еще минуту, и во всей
Неизмеримости эфирной
Раздастся благовест всемирный
Победных солнечных лучей.

И так Перед нами тема Земли и Солнца. И наша судьба зависит от того, как мы истолкуем эту тему. Услышим ли мы «благовест всемирный победных солнечных лучей» или мы снова уйдем в ночь, туда, где по слову другого поэта:

«Простерлися пустынные поля
В тоске безвыходной немея».

«Частные явления – суть знаки общей сущности. Поэт умеет читать эти знаки и понимать их смысл»[9]. И Тютчев воистину читал священную книгу символов. И в «неразгаданном ночном» он узнавал «наследье роковое».

Как океан объемлет шар земной:
Земная жизнь кругом объята снами.
Настанет ночь, и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.

В этой стихии поэту чудится заговор «глухонемых демонов», бездна пылающая, а за ней живой и темный хаос. Поэт не удалял мечтания от земли, не создавал, как лирик-идеалист, возможного и прекрасного «идеального» мира: его взгляд был устремлен на мир ночной, и в нем он открывал «бурю уснувшую». За нею хаос шевелится!

Но, по слову Вячеслава Иванова – а realibus ad realiora: и там, в мире истинных реальностей, – он верит

Раздастся благовест всемирный
Победных солнечных лучей.

Если бы мы захотели применить философские термины к поэзии, мы сказали бы, что поэзия Тютчева и других символистов-реалистов имманентна, тогда как поэзия символистов-идеалистов по преимуществу трансцендентна. И Тютчев по праву сказал о себе:

Нет, моего к тебе пристрастья
Я скрыть не в силах, мать-земля.

Но имманентный характер поэзии не исключает ее религиозного содержания. И эта верность страдающей земле покупается дорогой ценой сораспятия с ней; и земля не только наша мать, она – наша невеста. Любовь к земле – наша последняя любовь.

Если Тютчеву была ведома магия хаоса, то Вл. Соловьеву суждено было узнать тайну космоса.

Земля владычица! К тебе чело склонил я,
И сквозь покров благоуханный твой
Родного сердца пламень ощутил я,
Услышал трепет жизни мировой.

В полуденных лучах такою негой жгучей
Сходила благодать сияющих небес,
И блеску тихому несли привет певучий
И вольная река, и многошумный лес.

И в явном таинстве вновь вижу сочетанье
Земной души со светом неземным,
И от огня любви житейское страданье
Уносится, как мимолетный дым.

Поэт-идеалист не разделяет такой любви к земле, которая волновала сердца Тютчева и Вл. Соловьева. Поэт-идеалист любит землю, пока он не увидел ее ран и мучений: услышав ее стоны, он тотчас бежит прочь от нее в мир сновидений. Его судьба подобна судьбе Раймунда Луллия, который долго добивался взаимности своей возлюбленной. И когда красавица назначила, наконец, ему свидание и, уступая его мольбам, позволила расстегнуть свой корсаж, бедный любовник бежал от нее в ужасе: на прекрасной груди были язвы. Рыцарь забыл, что любовь сильнее смерти.