Том 5. Статьи

Чистая лирика, лишенная гнозиса, – это опасный хмель, который тревожит сердце, уводит человека далеко от повседневности и где-то в пустыне предательски его бросает. Когда лирик покидает свой родной кров, где отцы и деды копили сокровища и книги, его встречает радостным веянием вольный ветер. Да, идеалист-лирик и весенний ветер – родные братья. Они веют над жизнью, смеясь и плача, но всегда легко и безответственно. Лирик чертит свои образы на облаках, и сам всегда готов сравнить себя с облаком. Быть может, это сильный и здоровый человек, с упрямым взглядом и чувственными губами; быть может, это энироподобный юноша, страдающий истерикой; быть может, это наконец, многоопытный посетитель ресторанов и сомнительным притопов: но кто бы он ни был, как лирик, он всегда аморалист и мечтатель. Если он склонен к романтизму, он проецирует свои золотые мечтания в небесной лазури; если он скептик, он фамильярно шутит с «мечты своей созданьем»; если он склонен к позитивизму, он воспевает город, Эйфелеву башню и дома разврата, но все это, конечно, in abstracto – в качестве присяжного лирика.

И где бы ни пролегал путь лирика, везде ему мерещится жизнь, отвлеченная от действительности. Он может, как Пушкин, любить этот видимый мир во всей его шумной сложности; он может презирать его, как Бодлэр; преклоняться перед ним, как Верхарн: но, в сущности, он всегда будет его невольником, несмотря на свое кажущееся свободолюбие. Он будет невольником мира, потому что победить мир возможно, лишь познав его, но лирик-идеалист принимает этот мир только для того, чтобы тотчас же создать в отвлечении иной мир, ему подобный, более красивый и гармоничный, но не реальный.

Но, разумеется, нельзя проводить строгой грани между идеализмом и реализмом в поэзии, как она дана нам исторически. Такое деление условно. В поэте всегда присутствуют оба начала – идеалистическое и реалистическое, но явно, что преобладание того или иного начала определяет собою тип поэта.

Символист-реалист, исследователь мира, тайновидец и жрец, несет в своем сердце такую тяжесть, какая неведома чистым лирикам. Эта тяжелая ноша – ответственность за свое знание.

Поэт-исследователь всегда в известном смысле «герметист» и «астролог». Он все познает, что-бы во всем открыть его тайное, чтобы в Пане увидеть лицо Логоса, чтобы по звездам разгадать судьбу человека. Ему не надо творить идеальный мир, потому что он богат знанием мира реального. Давно взвилась на его глазах завеса Майи и он увидел астральный мир воочию, лицом к лицу. Он не презирает, подобно идеалисту, данного мира, потому что все видимое для него символ и все аспекты сущего для него мин. И он не мечтает уйти от этого мира, подобно романтику: наоборот, он жадно читает великую книгу матери Природы, внимает благоговейно откровению Изиды.

Но он не только познает: он творит. Освобождаясь, он творит себя. Целомудренно и тихо несет он свой светоч в мире, чтобы им зажечь новый светоч своего брата. Но в урочный час, когда воздух будет наполнен горючим газом, от этих светочей загорится все. Уже и теперь, если мы отвлечемся на мгновение от преходящего и постараемся взглянуть прямо в лицо миру, для нас будет ясно, что человечество приближается к эпохе новой. Ребяческая вера в поверхностный экспериментализм никого уже не может удовлетворить. Мрак сгущается до такой степени, что становится очевидным наступление иных событий, когда на смену ужаса и отчаяния придет дух небывалого мятежа против закономерного рабства, в котором задыхается человек.

Но прежде должны исполниться все сроки. И голос одинокого поэта еще внятен для нас:

Безумием окована земля
Тиранством золотого Змея
Простерлися пустынные поля,
В тоске безвыходной немея;

Подъемлются бессильно к облакам
Безрадостно нахмуренные горы;
Подъемлются к далеким небесам
Людей тоскующие взоры.
Влачится жизнь по скучным колеям,
И на листах незыблемы узоры.

Безумная и страшная земля,
Неистощим твой дикий холод, –
И кто безумствует, спасения моля,
Мечом отчаянья проколот.

Поэт исчерпал всю мудрость великой печали и великого отчаяния. Нам голос его внятен и нужен, потому что приблизиться к верному знанию возможно, лишь пережив одиночество, муки и борьбу, им воспетые. Напрасно люди, подымая к далеким небесам тоскующие взоры, будут молить о спасении: нельзя мечтать о созидании новой жизни и новой общественности, не искусившись. Земля, окованная тиранством золотого Змея, мстит за себя. И если неискусившийся и недостойный безумствует, он всегда «мечом отчаянья проколот».