Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

А во все время, пока люди работают и смеются и говорят — сидит в сторонке, на невысоком камне, глубоко равнодушный и слегка пьяный Хорре. Камень невысок, и узловатый Хорре похож на краба, вылезшего погреться на солнце. Но и краб, пожалуй, не остался бы так равнодушен к человеческим делам, как Хорре: курит, сплевывает — разве только удивляется временами: как это они могут. Но когда слышит сильный голос Хаггарта, но когда видит проходящую мимо Мариетт — становится угрюм и угрожающ. И слабо ворочает тяжелыми клешнями.

— Ах, Нони, Нони! Я умный человек, но я ничего не понимаю в твоих поступках.

Проходят двое:

— В этом месте нет дна, говорят.

— Везде есть дно.

— Я сам не знаю, но так говорят. Говорят, что утонувшие в этом месте никогда не доходят до дна. Вероятно, они похожи на подводных птиц, как ты думаешь?

— А у неба есть дно?

— У неба есть. Давай смотреть. Сегодня такое хорошее небо.

Останавливается и задирает голову. Но второй дергает его за руку, и говорит угрюмо:

— Идем! Только у человеческого горя нет дна… Смотри туда, если хочешь.

— Хорошее утро!

— Хорошее утро.

Уходят, один угрюмый, другой веселый и беспечный — и равно ласкает небо их обоих. Медленно, красиво клонясь под тяжелой плетенкой, идет Мариетт и ей сопутствует теряющий голову Филипп.

— Ты слышишь, какой сильный голос у Гарта? — спрашивает Мариетт.

— Слышу, Мариетт.

— Не зови меня Мариетт. Гарт говорит, что некоторые люди умирают даже в двадцать лет — тебе не приходилось слышать? Тебе тоже двадцать лет.

— Да, уже двадцать, Мариетт.

— Или ты хочешь, чтобы я сама сделала это? — в гневе останавливается женщина.

— Для него?

— Да, для него. Зачем ты каркаешь мое имя, уверяю тебя, меня никогда не называли так. Никогда!

Филипп говорит вызывающе:

— Я выхожу в лодке один и всему морю кричу! Мариетт, Мариетт! Я целовал Мариетт!

Женщина окидывает его презрительным взором:

— Да, так говорят все.

— Ты знаешь, старик, — она гневно подходит к Хорре и бросает в него слова, как камни:— вот этот был моим женихом и целовал меня.

Филипп уходит, повторяя со смехом:

— Мариетт, Мариетт!

— Знаю, — угрюмо отвечает Хорре.

— Нет, ты ничего не знаешь. Ты мне мешаешь жить, волк! В моей груди стояла радость поверх сердца, зачем вы все расплескиваете ее? — кому нужно расплескивать мою радость, чтобы она сохла на песке. Это я солгала: Филипп никогда не целовал меня. Слышишь? Я ненавижу Филиппа.

— Слышу.

— Хорре?

— Мариетт?

— Кто зажигал вчера огни у мыса? Скажи-ка.

Хорре хрипит насмешливо:

— Ты ошиблась. Это не был огонь. Это был маяк святого Креста.

— Уж и хорошо ты придумал! Но не лги: это был огонь. И я знаю, кто зажигал его.

— Скажи: дьявол! Мне все равно.

— Ой, берегись, Хорре! Или у тебя две головы?

— Будь бы две, одну я давно отдал бы твоему Хаггарту. А то одна. Куда ты девала его голову, Мариетт?

— Ты мне не даешь жить, волк. Ты опять поил джином маленького Нони?

— Вон идет твой муж. Скажи ему.

Мариетт окидывает его гневным взглядом и уходит. Издали окликает ее Хаггарт:

— Мариетт!

И не оглядываясь, она отвечает:

— Мне некогда, Гарт.

— Ого! — говорит Хаггарт, усаживаясь на камень возле Хорре. — Это ты опять рассердил ее, матрос? Не надо этого, кому-нибудь от этого может быть плохо. Ты глуп, Хорре: почему ты не любишь ее?

— Как тебе сказать, Нони? — говорит матрос осторожно.

Хаггарт весело перебивает его:

— Так, будь осторожнее. Если бы ты пошевелишь мозгами, матрос, ты бы понял: ты должен любить ее. Почему? Потому что она похожа на меня. Вот смешно: она похожа на меня, как сестра! Сестричка Мариетт.

— Все люди похожи, и все люди разные, — уклончиво говорит матрос.

— Мне хочется поплыть к тому старому шаману и схватить его за ожерелье, пусть скажет: не от одной ли мы матери, я и Мариетт.

Смеется.

— Тебе весело, Нони?