Том 4. Богомолье

Стоим и молчим. И Горкин смотрит на тележку – и тоже как будто плачет. Стал говорить, а у него голос обрывается, совсем-то слабый, как когда мне про грех рассказывал:

– Сущую правду изволили сказать, ваше степенство, что Преподобный это… – И показывает на колокольню-Троицу. – Теперь и я уж вижу, дела Господни. Вот оно что… от Преподобного такая веща-красота вышла – к Преподобному и воротилась, и нас привела. На выезде ведь мы возчика вашего повстречали, счастливыми нас назвал, как спросили его про вас, не знамши! Путались как, искамши… и отводило нас сколько, а на ваше место пришли… привело! Преподобный и вас, и нас обрадовать пожелал… видно теперь воочию. Ну, мог ли подумать, а?! И тележку-то я из хлама выкатил, в ум вот вошло… сколько, может, годов стояла, и забыли уж про нее… А вот дождалась… старого хозяина увидала!.. И покорнейше вас благодарим, не смеем отказаться, только хозяину надо доложить, на гостинице он.

– Ка-ак, и сам хозяин здесь?! – спрашивает старик – На денек верхом прискакал… будто так вот и надо было!

– Так я, – говорит, – хотел бы очень с ними познакомиться. Передайте им – прошу, мол, их ко мне завтра после обедни чайку попить и пирожка откушать. Просит, мол, Аксенов. Мы и поговорим. А у меня в саду беседка большая, вам там покойно будет, будете мои гости Го-споди-Го-споди… и надо же так случиться!..

И все на тележку смотрит. И мы смотрим. Стоит и все оглаживает грядки и головой качает.

Прямо – как чудо совершилось.

У Преподобного

Так все и говорят – чудо живое совершилось. Как же не чудо-то! Всё бродили – игрушечника Аксенова искали, и все-то нас путали, что не пускает Аксенов богомольцев, и уж погнали нас от Аксенова, а тут-то и обернулось, признал Аксенов тележку, будто она его работы, и что привел ее Преподобный домой, к хозяину, – а она у нас век стояла! – и теперь мы аксеновские гости, в райском саду, в беседке. И как-то неловко даже, словно мы сами напросились. Домна Панферовна корит Федю:

– Босой… со стыда за тебя сгоришь!

А Федя сидит под кустиком, ноги прячет. Антипушка за Кривую тревожится:

– Самовласть какая… забрал воц лошадку нашу! «Молитесь, – говорит, отдыхайте, а мой кучер за ней уходит». А она чужому нипочем не дастся, не станет ни пить, ни есть. Надо ему сказать это, Аксенову-то.

Горкин его успокаивает: ничего, обойдется, скажем. И тележку опорожнить велел, будто уж и его она… чисто мы в плен попали!

А Домна Панферовна пуще еще накаливает: залетели вороны не в свои хоромы, попали под начал, из чужих теперь рук смотри… порядки строгие, ворота на запоре, сказывайся, как отлучиться занадобится… а случись за нуждой сходить – собачищи страшенные, дворника зови проводить, страмота какая… чистая кабала! Горкин ее утихомиривает:

– Хоть не скандаль-то, скандальщица… барышня хозяйская еще услышит, под березкой вон!.. Ну, маленько стеснительно, понятно… в чужом-то месте свои порядки, а надо покоряться: сам Преподобный привел, худого не должно быть… в сад-то какой попали, в райский!..

Сад… – и конца не видно. Лужки, березки, цветы, дорожки красным песком усыпаны, зеленые везде скамейки, на грядках виктория краснеет, смородина, крыжовник… – так и горит на солнце, – шиповнику сколько хочешь, да все махровый… и вишни, и яблони, и сливы, и еще будто дули… – ну, чего только душа желает. А на лужку, под березой, сидит красивая барышня, вся расшитая по рисункам и в бусах с лентами, – все-то на нас поглядывает. Беседка – совсем и не беседка, а будто дачка. Стекла все разноцветные, наличники и подзоры самой затейливой работы, из березы, под светлый лак, звездочками и шашечками, коньками и петушками, хитрыми завитушками, солнышками и рябью… – резное, тонкое. Горкин так и сказал:

– Не беседка, а песенка!

Стоим – любуемся. А тут Аксенов из-за кустов, словно на наши мысли:

– Не стесняйтесь, милые, располагайтесь. Самоварчик – когда хотите, харчики с моего стола… а ходить – ходите через калитку, садом, в заборе там, в бузине, прямо на улицу, отпереть скажу… мальчишка тут при вас будет. Лавки широкие, сенца постелят… будете как у себя дома.

Позвал барышню из-под березы, показывает на нас, ласково так:

– Ты уж, Манюша, понаблюдай… довольны чтобы были, люди они хорошие. А это, – нам говорит, – внучка моя, хозяйка у меня, надо принять во внимание… она вас ублаготворит. Живите, сколько поживется, с Господом. Сам Преподобный их к нам привел, Манюша… я тебе расскажу потом.

А тут Домна Панферовна, про Федю:

– Не подумайте чего, батюшка, – босой-то он… он хороших родителей, а это он для спасения души так, расслабленному одному лаковые сапоги отдал. А у них в Москве большое бараночное дело и дом богатый…

Ни с того ни с сего. Федя под куст забился, а Аксенов поулыбался только.

– Я, – говорит, – матушка, и не думаю ничего.

Погладил нас с Анютой по головке и велел барышне по викторийке нам сорвать.

– А помыться вам – колодец вон за беседкой. Поосвежитесь после пути-то, закусите… мальчишку сейчас пришлю.