Том 4

— Постой, сынок! — прервал старик и стукнул клюкой. — У нас тоже еще не перевелись на святой Руси славные богатыри: хоть в глухом углу мы живем, но и до нас весточка докатилась, что в Новугороде объявился грозный и удалой князь Олекса. Разве не он разметал свейское войско под Ижорой? Где он нынче? Чего медлит?

Гость снова опустил голову на руки, а старик следил за ним, гладя седую бороду.

Мальчик Савоська, раскрыв рот, слушал внимательно, что старшие говорят. Половины он не понимал, но чуял, что гость кручинится и так же опасается злых немцев-рыделей, как и другие. А дедушка и рад бы, да не знает, как гостя утешить.

Вдруг Савоська, услышав голоса на улице, повернулся и припал к дырке в пузыре, затянувшем окошко.

— Маманька, а маманька! К нам едут неведомые люди, и одеты они по-чудному. Сдерживают коней и кругом озираются.

— Ахти, Господи! Вот когда беда заправская пришла! — воскликнула хозяйка и стала обтирать о тряпку руки, вымазанные тестом, которое она месила.

— Мать Пресвятая Богородица! Огради нас своим святым покровом! — шептал старик, приподнимаясь со скамьи.

— А ну-ка, молодец, пусти меня взглянуть! — сказал гость, быстро подходя к оконцу.

Он припал к щели и увидел на дороге двух всадников, одетых не по-русски. Сразу можно было узнать иноземцев. Хотя они были в шубах, снятых с леттских крестьян, но с плеч спускался белый плащ с большим черным крестом. Ноги перевиты широкими ремнями. На ступнях — остроносые чеботы, на них — железные шпоры с медными звездочками. На голове железная круглая шапка — шелом. В руках иноземцы держали копья. На поясе подвешены длинные прямые мечи с крестообразной рукоятью. И сбруя, и седло с высокой лукой не походили на русские.

Молодой гость стал вполголоса объяснять подбежавшей хозяйке:

— Верно. Это иноземцы. Два рыделя, только один, кажись, наш — из поганых переветников. Он что-то объясняет другому, видно, немцу. А вон тот дергает веревку и бьет плетью. Вот из снега подымается еще человек. Руки у него закручены за спиной, а на шее веревочная петля. Надо приготовиться, хозяйка. Один из них едет сюда.

Послышался стук в окно и голос:

— Эй, кто в избе! Выходи, да поживей, а не то сойду с коня — худо вам будет.

Хозяйка испуганно всплеснула руками и взглянула на гостя. Тот шепотом приказал:

— Голоси, что одна в избе и сейчас выйдешь. Ступай на крыльцо, да не сказывай, что я здесь. А я приготовлюсь их встретить как надо.

— Эй, живее там! — послышался голос с улицы, и железный отточенный конец копья просунулся в окно.

— Возьми топор, вон у печки, — показала хозяйка, — а я пойду им зубы заговаривать. Иду, иду! — крикнула она во весь голос и, крестясь, выбежала из избы.

Конец копья исчез. Путник снова припал к окну. Он увидел, что оба рыцаря направились было в сторону озера, но вдруг, повернув коней, помчались прочь. Сперва они волочили за собой пленного, потом веревка оборвалась, и пленник остался лежать на снегу. Хозяйка вбежала в избу и сказала:

— Услышала слезную мольбу нашу Матерь Пресвятая Богородица! С озера наши рыбаки идут, а за ними воины, тоже наши, на конях. Видно, и хозяин мой вертается.

Услышав, что мужики возвращаются, старый Микола поспешил к себе домой.

Пленный из Риги

Дружинники развязали пленного, брошенного немцами, и, подхватив его под руки, втащили в избу. Хозяйка растерла салом его обмороженное лицо. Уши распухли и обвисли. Он сидел на скамье и вполголоса хныкал:

— Конец мой пришел! Для чего меня мать родила! Поди слезами обливается, горемычная! Пропал я почем зря!

— Подожди, милый, горевать! — сказал чернобородый ратник.

— Да ведь они меня чуть насмерть не убили! Копьями подкалывали, чтобы я шибче за конем бежал… Добро, что снег был глубокий, а то на гладком месте они все скоком, и я скоком. Им легко торопиться на конях, а каково было мне поспешать за ними?

— Бог не без милости! — вздохнула хозяйка. — Вот добрые люди тебя, вишь, и подобрали. На, поешь пирога из снетковой муки[71], другой нет. Сразу отойдешь. А там и к родной мамоньке доберешься…

— А далеко ли живет твоя мамонька? — спросил один дружинник.

— Во Пскову. Она слезами зальется, когда увидит меня такого вислоухого.

— А ты и в самом деле, кажись, маменькин сынок, — заметил ратник, первый пришедший на лыжах. — Перестань подвывать. Негоже это для доброго молодца. Поступай в нашу дружину, садись на коня, пока у тебя ноги плохо ходят.

— А я уж послужу честью. Только не бросай, Христа ради, меня здесь одного!

— Ладно уж! Теперь рассказывай скорее, как ты из Пскова попал к немцам. И почему тебя рыдели сюда приволокли.

— Прошлый год немцы навалились на Псков. Набрали у нас около сотни мальцов и отроков. Всех погнали, как гусей, в ихний город Ригу.

— А в Риге вас в латынскую веру переиначили?

— Об этом старались их монахи и всех нас к тому понуждали: и больших, и малых отдали в латынский монастырь. Там мы должны были все делать, что нам указывали монахи: и учиться читать латынский часослов, и молитвы ихние петь, и дрова рубить, и стены класть каменные, и четыре раза в день ходить в ихнюю церковь.

— Как же ты сюда попал? Бежал, верно?