Том 4

— Будем дружить, Савоська! Как ваша деревня прозывается? Ну и деревня: четыре двора и двадцать два кола!

— Это еще не деревня, это наш выселок рыбачий, а деревня подале будет — вон на лесной опушке, и зовется Богомолово.

— Понимаю. А в лесу, вестимо, стоит молельня под старыми березами, а близ нее живет старичок с ноготок, что зовется Миколой.

— Ты, дяденька, видно, бывал у нас?

— Бывать не бывал, а чутьем охотницким почуял. Тут наши новгородские ратники намедни не проходили?

— Нет, не видал что-то.

— Ну, значит, скоро будут.

Дверь избенки заскрипела, и оттуда выглянула женщина, накинув зипун прямо на голову.

— Ты с кем это, Савоська, тараторишь?

— Здравствуй, хозяюшка! Дай путнику обогреться.

— А ты из каких будешь? Тут по берегу много всякого люда бродит. Иного боязно и впустить.

— Я пришел прямиком из Пскова.

— Дальняя дорога! Заходи, пожалуй, обогреться, а угостить тебя, прости, нечем. Хозяин промышляет на озере. А вот как приедет, тогда и пироги с рыбой, и блинки со снетками изготовим для-ради дорогого гостя.

Хозяйственным взглядом женщина оценила путника: одет он просто, но добротно, а на поясе медвежий нож серебром изукрашен и рукоять из ценного рыбьего зуба. Видно, парень не простецкий. Она стала приветливо кланяться, приглашая в избу:

— Не обессудь нас за тесноту и бедность нашу.

Дедушка Микола

Когда гость, протиснувшись в узкую дверь, скрылся в избе, женщина наклонилась к Савоське:

— Беги со всех ног к дедушке Миколе и скажи: «Подь-ка, дедушка, скорехонько к нам. Мужиков на деревне никого нет, а тут человек неведомый пришодцы, с виду-то хороший, а кто его знает, вдруг недобрый, лихой человек. А при тебе, дедушка, поди поостережется».

— Бегом, мамонька! — сказал мальчик и во весь дух помчался по тропинке.

За ним пушистым колобком покатилась шавка.

Хозяйка вернулась в избу. Гость уже сидел на лавке и низко склонился на руки, запустив пальцы в светлые кудри. Она заметила, что копье-рогатина стоит в углу, шапка и рукавицы уже висят на деревянном гвозде, а заплечная кожаная сумка лежит с ним рядом.

«Заснул. Умаялся, чай, с дороги», — подумала хозяйка. Она еще долго возилась с горшками у печки. Когда же гость пошевелился и выпрямился, потягиваясь, она заверещала:

— Время-то какое смутное пришло! Не знаешь, чего и ждать, за что браться: то ли тащиться к сродственникам на родной русский берег, в Гдовский край, да неохота — поди самим трудно, — то ли здесь оставаться, а боязно. Немец лютует по деревням совсем поблизости. Даже за Наровой-рекой побывал не раз. А вместе с немцами, тоже на конях, ездят ихние попы: кто в немецкую веру не переходит, того режут без жалости и домовье жгут вместе с малыми детьми. Уже сколько мимо нас пробежало и чуди, и летьголы со скотом прямо через озеро! Боязно, а надобно дождаться своих. Если мужики привезут домой рыбки, тогда и мы двинемся на ту сторону и там останемся пока что.

— А ты как чаешь: скоро ли станет тише? — спросил путник.

— Ежели сюда придут с большой силой новгородцы, они отгонят немца… — Хозяйка прервала речь, услыхав шаги на крыльце. — А вот и дедушка Микола с Савоськой.

В избу бесшумно вошел невысокий старичок в белом шерстяном домотканом шабуре[70] с большим откидным воротником. Старичок был весь белый: и остроконечный колпак из зимнего зайца, и белые онучи, и даже новые, еще светлые, лапоточки. К поясу на сыромятном ремешке был привязан горшок для подаяний. Когда старик снял заячий колпак, над его головой снежным пухом поднялись серебристые седые волосы.

— Мир дому сему и богомольной хозяйке его! — проговорил старик, крестясь.

Он низко поклонился отдельно хозяйке и отдельно гостю. Тот поднялся, коснувшись головой закопченного потолка.

— И тебе благодать! Жить и здравствовать еще сто лет, — звучным, сильным голосом сказал гость и, в свою очередь, низко поклонился старику.

Тот подошел ближе и, приставив ладонь к бровям, стал всматриваться в лицо путника.

— Ты, видать, не из нашенских, псковских? Не суздальский ли? Откуда пришел?

— Пришел, да и весь сказ. Из берлоги вылез.

— Ты мне на дудочке не подыгрывай. В берлоге злобные звери живут, а у тебя лик светлый. А на сердце, кажись, тревога.

— Али, может, кручина сердце томит? — из своего угла спросила хозяйка. — Ты, дедушка, садись поближе да погомони с гостем. Пускай расскажет, какая у него тревога.

Старик опустился на скамью, опираясь на суковатую палку. Прибывший гость глухо заговорил, сдвинув брови:

— Как же не горевать, как же не кручиниться? Я дружинник у князя Александра Ярославича. На Русскую землю идут в волчьей злобе и жадности и немецкие рыдели, и литовские лесовики, и свейский король со своими кораблями да натравливают на нас всех, кого могут.

— Истинно, как волки лютые подбираются, — вздохнув, сказал старик.

— Зверь лучше: зверя можно на цепь посадить, а немец сам норовит всех заковать в железо и с белого свету сжить. А мы уже поняли, что нам житья не будет, пока не выйдем против него всем миром, плечо к плечу. Надо не мешкая браться за топоры и рогатины и одной стеной пойти на рыделей.