Том 4

Он вопросительно посмотрел на ребят и вздохнул. Уже давно хотел он предложить им «комбинацию»: он бы приписывал им добычу, а деньги делились бы. Хлопцы — ударники, лишняя тонна никого не удивит. Но он все не решался. «Они ж, черти, партийные. Завзятые. Еще донесут!» Он опять вздохнул и молча уполз из уступа.

Виктор посмотрел ему вслед.

— Деньги! — с горечью сказал он и даже сплюнул. — Вот так станешь за шахту душой болеть, а такие скажут: «за длинным рублем гонишься».

— Так он же петлюровец, чего ты хочешь?

— А чего таких в шахтах держат? Разве ж им в шахте место?..

Они спустились в штрек и тут встретились с Прокопом Максимовичем, начальником участка.

— А-а! — радостно приветствовал их старик. — Уже управились? Вот молодцы!.. Кабы все такие, как вы, шахтеры были б, ого-го! Куда там!.. А то и такие есть, что и норму не выполняют.

— А вы таких гоните к черту! — сказал Виктор. — А нам с Андреем по два уступа дайте. Мы управимся.

— Да... да... Я и то думаю... Вы ж у нас моторные! — он ласково глядел на бравых хлопцев. — А давно ль, как слепые котята, тыкались в шахте? Говорят, ты, Виктор, и в бане быстрей всех управляешься. Верно?

— Верно! У меня, дядя Прокоп, руки длинные...

— Ишь ты! — удивился старик.

— Так дадите до два уступа?

— А может, вас на проходку поставить? Штрек у меня как раз отстает. Совсем меня этот штрек замучил.

— Та мы ж не проходчики! Вы нам в забое простор дайте!

— Им, видите, больше всех надо, — ехидно сказал подошедший Макивчук. — Жадный народ? И чего только жадничают, удивительно!

— А мы не конешники! — гордо ответил Виктор. — И жадность наша твоему понятию недоступная.

— Ишь ты! — фыркнул десятник.

— А вот именно!

«Конешниками» в дни карточной системы на «Крутой Марии» прозвали лодырей, которые вырубали не больше «коня» — одну крепь. Им и не надо было больше: выход на работу все равно записывали, а стало быть, и продовольственные карточки выдавали, как рабочим. А много ль нужно было денег, чтоб выкупить паек? Потом, когда открылись на шахте коммерческие магазины, «конешники» чуть оживились. Стали рубать угля побольше, приговаривая при этом: «Эх, а это на пол-литра, а это на колбасу!» Но Виктор и в те поры рубал уголь не за паек и не ради денег.

— Жадность! — пробурчал он, привычно шагая во тьме. — Вот как некоторые понимают ударников...

— А ко мне дочь приехала! — неожиданно сказал дядя Прокоп. — Да, как же! Даша.

— Так мы же ее уже видели! — вырвалось у Андрея.

— А? Ну да, да... Она говорила. Вы б зашли к нам, ребята, вечерком, а? — пригласил Прокоп Максимович. — Все ж таки из Москвы. Студентка!

— Ладно, — небрежно отозвался Виктор, — как-нибудь зайдем...

Они простились со стариком и поехали на-гора. В бане действительно было еще пусто...

Вечером Андрей, словно невзначай, спросил товарища:

— Так что... к дяде Прокопу пойдем? — он не посмел сказать: к Даше.

— Нет, ну ее к черту! — сказал Виктор. — Она ломака...

— Отчего ж это ломака? — обиделся Андрей.

— А так... Воображения у нее много. Я таких терпеть не могу! Я не люблю, чтоб девка мною командовала. Я, брат, сам командовать люблю.

— Зачем? — тихо спросил Андрей.

— Что зачем! — поразился Виктор, — А так! Раз ты девка — будь девкой. А парень — парнем. Я так понимаю. Я покорных девок люблю, тихих, смирных. А ты?

— Не знаю... — не сразу ответил Андрей.

Но к дяде Прокопу в этот вечер они не пошли...

6

Они остались в общежитии. Лежали на койках. Скучали. Даже Вере обрадовались, когда она пришла. Она сначала робко постучалась, потом заглянула в комнату.

— Я на минутку! — сразу же сказала она, вся пламенея от смущения. — Вы не спите? Извините, пожалуйста. Товарищ Нещеретный велел напомнить, что завтра производственное совещание... — Бедняжке было все трудней и трудней придумывать новые поводы для посещений.

— Заходите, Вера! — ласково позвал ее Виктор. — Та ничего, ничего, заходите. Он сегодня не кусается.

Она зашла. Села на краешек стула у самого входа, готовая каждую секунду вспорхнуть и улететь. Украдкой посмотрела на Андрея: нет, он ничего, не сердится. Она немного успокоилась и улыбнулась. У нее была светлая, тихая и радостная улыбка; она любила улыбаться, смеяться она не умела.

Отчего Андрей невзлюбил ее? Она была чистенькая, беленькая, хорошенькая девочка — такая беленькая, что карие глаза казались на ее лице чужими. Эти глаза только и были примечательны в ней. Никакой другой резкой характерной черты в ней не было — все мягко, все округло, чуть-чуть расплывчато даже... Созрев, она обещала стать полной. Она была не красивая, но «аккуратненькая». От нее уютно пахло душистым яичным мылом.

И в ее наряде не было ничего яркого, пестрого, ни одной кокетливой мелочишки: ни бантика, ни ленточки, ни букетика. Она даже не носила, как все комсомолки на шахте, красной косынки, а всегда — беленький платочек. И в этом беленьком платочке на золотых, пшеничного цвета волосах, в простенькой белой блузке и холщовой юбке была очень похожа на полевую ромашку.