Том 4.

— Что значит «шайка»?! — вспылил Иван Егорович. — Нечего словами бросаться! Что мы, людей обижаем, что ли?

— Еще как обижаете! — Лицо толстяка расплылось, как на экране плохого телевизора. — Литераторы!

Это было уже слишком! Иван Егорович почувствовал себя задетым.

— Да, да, литераторы! — повторил толстяк, не дав Ивану Егоровичу раскрыть рта. — Вам бы свой Союз писателей организовать. Вот у меня сосед. Пенсионер, как ты. По самому скромному счету, накатал на меня две дюжины бумаг. Думаешь, со зла? Ничего подобного. Со скуки. Литератор!

В конце концов Иван Егорович рассердился:

— Я же на тебя не пишу! Что ты от меня хочешь?

Толстяк вдруг расхохотался.

— Хочу, чтоб ты слушал! А то на тебе лица не было.

На прощание Иван Егорович пожал толстяку руку. «Человек–то оказался хороший», — подумал он с упреком самому себе.

В это время Володька скитался по новому району Москвы, выстроенному тысячами таких же Володек. Точно рассчитав, когда должен возвратиться Иван Егорович, Володька купил у мальчишек, толпившихся возле кино, самый дешевый билет на очередной сеанс. Ему необходимо было отвлечься от самого себя, иначе он непременно пошел бы куда–нибудь и принял ту дозу, какую полагается принимать от досады и горя. Честно говоря, ему хотелось не просто выпить, а садануть так, чтобы оглушило. Он и хотел и боялся этого.

Сев на свое место во втором ряду, он долго пытался понять, что происходило на экране. Веселая комедия, рассчитанная на гомерический хохот в зале, шла без него. Он впал в тревожное забытье и очнулся, когда сеанс кончился и люди вставали со своих мест. Ивану Егоровичу было уже время возвращаться. Володька побежал к знакомым корпусам. Он увидел окно Ирочки. Оно было раскрыто. Белый тюль колыхался от ветра. Володька никогда не любил Ирочку так нежно, как в эти мучительно тревожные минуты. Он прошептал: «Мама!» — и удивился, что именно сейчас вспомнил о покойной матери. Неужели Ирочка умрет?

Вернувшись на то место в скверике, где он сидел днем, Володька стал ждать. Опоздал: Иван Егорович, конечно, уже вернулся. Володька не сводил глаз с дворовой арки, где то и дело появлялись люди. Каждый из них казался Володьке неприятным, потому что это был не Иван Егорович.

Володька впервые в жизни понял, что сердце может физически сжиматься от боли. Начало смеркаться, и это ужасало Володьку. С надеждой увидеть Ивана Егоровича у него связывалась надежда увидеть Ирочку. Отчаиваясь увидеть Ивана Егоровича, он отчаивался увидеть Ирочку. Теряя эту надежду, он терял себя.

Вдруг его локоть сжала чья–то сильная рука. Володька не видел, как рядом с ним появился сержант милиции в низко надвинутой на лоб фуражке. Увидев фуражку с красным околышем, Володька болезненно поморщился:

— Уйди!

— Сопротивляться не будем.

— Уйди!

Предупрежденный лифтершей сержант уже давно наблюдал за Володькой. Теперь на него глянули дикие глаза человека, видимо, готового на все. Володька мог сейчас ударить сержанта, схватиться с ним, выстрелить в него, если бы под рукой оказался револьвер. Но сержант оказался простым молодым парнем и понял состояние Володьки. Он отпустил его локоть в тот самый момент, когда Володька метнулся от него с такой силой, с какой не справился бы ни один сержант в мире. Одним прыжком перемахнув через скверик, Володька очутился лицом к лицу с Иваном Егоровичем. Ошеломленный сержант вынул свисток и побежал следом.

— Что там? Как? — тихо спросил Володька.

— Живая… — так же тихо ответил Иван Егорович.

Это слово как будто сломало Володьку. Он весь поник, точно силы его иссякли.

Сержант поднял фуражку повыше и заложил руки за спину.

— Не плачь, — сказал Иван Егорович. — Я к тебе еще выйду. А сейчас мне надо в аптеку.

— Можно мне к ней?

— Не надо, Володя. Сиди. Я к тебе скоро выйду.

Иван Егорович скрылся, а Володька пошел обратно к своей скамейке. Он шел очень медленно. Наблюдая за ним, сержант окончательно понял, что у этого парнишки большое несчастье и не надо приставать к нему с расспросами.

Володька молился.

В бога он не верил и молился не ему, а самому себе: «Только бы Ирочка поправилась. Я обещаю ей, что стану совсем другим. Я знаю все, чего она от меня хотела. Я уже начал выполнять ее пожелания, только она не знает. Пусть она живет. Живи, живи, умоляю!..»

Володька молился, как его древние предки, язычники, страстно и сумрачно. Он верил, что его молитва нужна.

«Все, что было, пройдет мимо нас. Я неплохой, ты верь. А когда ты подымешься, я тебе клятву дам. Я же сильный».

Потом он вспомнил о милиции и хотел поговорить с сержантом, объяснить, почему он сидит здесь, но сержанта нигде не было.

И Володька решил, что сержант померещился ему с горя.

Ирочка в это время была при смерти.

Глава двадцать девятая «Ну, как мое здоровье?..»