Том 4.

Лифтерша замахала на него руками, но он, не слушая ее, вышел во двор. Здесь, в скверике, он решил дожидаться Ивана Егоровича. На душе у него была странная пустота. Только хотелось курить. Ему казалось, что настоящий, живой Володька был наверху, около Ирочки, а здесь оставался некто, лишь именуемый Володькой.

Когда Ростик вернулся с лекарствами, лифтерша указала ему на Володьку.

— Вот он. Теперь здесь уселся. Что я с ним сделаю?

Ростик узнал Володьку и решил, что тот пришел сводить с ним счеты. Он не боялся Володьки, но никаких безобразий на виду у всего двора устраивать не хотел.

— Заявите участковому, — холодно посоветовал он лифтерше. — Ему тут совершенно нечего делать.

Ростик принес Нине Петровне много разных бутылок и пакетов. В квартире сразу запахло больницей.

Узнав о том, что она умирает, Ирочка, конечно, испугалась. Пока дикая боль в животе продолжалась, Ирочке было не до размышлений. Но как только, благодаря усилиям Нины Петровны, боль прекратилась, Ирочка представила себе свое положение и всем существом решила бороться за жизнь. Она не позволит себе распускаться, не будет пугаться и плакать! Ей надо дожить до самой глубокой старости. Тогда пускай. Но только не сию минуту!

Ирочка верила в Нину Петровну как в свою спасительницу. Очень хорошо, что тетка сказала профессору: «Она умирает». Тетка иногда рассказывала дома, как ей приходилось спасать умирающих. Ирочка верила в то, что Нина Петровна спасет и ее.

Нина Петровна с нетерпением ждала Ивана Егоровича. Он был нужен ей как надежный помощник в трудной борьбе, которую она вела. Но как только он появился, Нина Петровна поняла, что на него положиться нельзя. Губы его дрожали, в глазах застыло страдальческое выражение. Его безграничная любовь к Ирочке в момент крайней опасности оборачивалась беспомощностью. Он дрожал за жизнь Ирочки, был готов пожертвовать собой для ее спасения, но вряд ли мог принести какую–нибудь пользу. В таких случаях говорится: потерял голову от горя.

Нина Петровна коротко рассказала Ивану Егоровичу обо всем и добавила, что Ирочке необходима черная смородина. Свежая, прямо с куста, и как можно больше. Ему придется опять поехать на дачу.

Он пошел в ванную и горько расплакался там, сдерживаясь, чтобы его не услышали. Он плакал о том, что теперь навсегда уходило из его жизни. А то, что уходило, было самой светлой и самой нежной частью его собственной души.

Кое–как умывшись, Иван Егорович вышел из ванной, сказал жене: «Я поехал», — и захлопнул за собой дверь. Он даже не заметил, что не зашел к Ирочке. Володька догнал его уже на улице. Иван Егорович словно не узнал Володьку или совсем забыл про него.

— Ты что?

— Как она?

Только сейчас Иван Егорович вспомнил, что Володьку так и не впустили в квартиру.

— Ты извини. Она всю ночь…

— Как она? Ирка? Ирочка?

— Плохо.

— Неужели при смерти?

— Не спрашивай. Проводи до остановки.

Некоторое время они шли молча.

— Отравление… Всего не расскажешь. Ждать надо. Ничего не известно. Я поехал, Володя.

— Значит, при смерти, — хрипло сказал Володька вслед Ивану Егоровичу. — Я ждать буду.

Он решил не уезжать отсюда, по крайней мере, до завтрашнего дня. Он хорошо знает ее окно и ночью будет следить за ним. Когда вернется Иван Егорович, он попросит, чтобы старик держал его в курсе дела. Ни о чем другом Володька сейчас думать не мог. О том, что было в субботний вечер, он ни разу не вспомнил.

Шел третий час дня.

В вагоне, как всегда в это время, было пусто. Иван Егорович прилег, надеясь задремать и хотя бы на время избавиться от непомерной тяжести, лежавшей у него на сердце. Он уже хотел закрыть глаза, как вдруг увидел толстого пассажира, с которым когда–то побранился. Как и тогда, толстяк сидел напротив него и читал «Советскую Россию».

Лежать было жестко. Иван Егорович поднялся, сел и увидел, что толстый курит. Иван Егорович тоже закурил и тут вспомнил, что так и не зашел к Ирочке. Сердце его сжалось от тревоги и боли.

Неожиданно толстяк спросил, как спрашивают у хороших знакомых:

— Беда стряслась?

— Беда, — ответил Иван Егорович.

— Что случилось, если не секрет?

— Племянница… Вместо дочери с женой растили… Отравилась.

— Умышленно?

— Этой глупости она себе не позволит. Консервы, что ли… Пойди узнай.

— А ты… — Толстый, видимо, хотел утешить Ивана Егоровича, но не знал, как это сделать. — А ты… — повторил он и опять запнулся.

— Знаю, — отозвался Иван Егорович. — Я духом не падаю. А ты закурил будто, — сказал он, чтобы только не молчать.

— По твоим стопам пошел. Дай, думаю, займусь табачком. Может, и правда немного сбавлю.

— Немного есть, — благожелательно сказал Иван Егорович.

Он опять подумал, что не зашел к Ирочке, и на лице его снова выразилось страдание. Толстяк нагнулся к Ивану Егоровичу и взял его за руку.

— Ты кто? — спросил он.

— Пенсионер.

— Что–то уж очень много развелось вашего брата, — сказал толстяк с неожиданным раздражением. — Всюду свой нос суете. Впрочем, о присутствующих не говорю.

— Можно и о присутствующих, — удивленно сказал Иван Егорович.

— Можно, — охотно подтвердил толстый. — Наверное, и ты такой. Одна шайка!