Том 4

Сухов качает головой:

— Нет, жарко…

Анисья ворчит, чтобы скрыть беспокойство:

— Жарко, а бледный. Помри еще у меня!

— От ноги-то?.. Товарищи придут, я денег попрошу в долг… купим поесть… Может, и на доктора хватит…

Анисья набрасывает платок и безнадежно машет рукой.

— Ты попросишь! Ленька, если девчонки проснутся, — посмотришь!

Анисья уходит. Ленька встает, подходит к занавеске, смотрит, возвращается, садится возле отца и степенно говорит:

— Обе спят.

Берет книгу, читает:

— «…За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки…»

Сухов лежит и, видимо, не слушает Леньку. Вздохнув, тихо говорит:

— Лёнь! Плохи, брат, дела наши с тобой!

Ленька озабоченно сдвигает брови и опускает книгу. Сухов поворачивается к сыну:

— Если со мной что случится, ты из дому уходи. Матери не справиться с тремя… В приют какой просись, к людям просись.

Тяжело вздыхает Ленька. Сухов сосредоточенно следит за своей мыслью:

— А когда вырастешь, вспомни, что отец твой жизнь отдал за людей…

Ленька часто заморгал, вздохнул, стал ерзать на стуле…

Заметив огорчение Леньки, Сухов, ободряя, хлопает его по спине:

— Ну, ну… может, еще все обойдется. Это я тебе на всякий случай. Я тебе, как товарищу своему, сказал. А плакать — это уж последнее, брат, дело… Давай читай дальше… как там Собакевич обедал.

Ленька находит пальцем строчку:

— «Этим обед и кончился…»

В комнату входят Миронов, Зина и Вотинов. Здороваются с Суховым.

Зина подходит к кровати, ласково гладит Леньку по голове. Она дает ему книжку.

— Это тебе, а это сестренкам.

Во втором свертке, который Ленька с лихорадочным любопытством развертывает, две маленькие куклы. Сухов благодарно улыбается Зине:

— Спасибо, Зинаида Васильевна, балуете вы их…

— Пустяки, Алексей Петрович… А как здоровье?

Сухов мрачнеет:

— Здоровье наплевать! А вот заводская администрация считает, что я по собственной вине повредил ногу, и не платит пособия.

Миронов подходит к Зине и спрашивает у Сухова:

— А доктор был?

— Заводской обещал, да все не идет. Жена вот опять пошла… — Он умолкает, а потом говорит с мукой: — А собрание здесь, сказала, последний раз чтобы…

— Последний… последний… — подтверждает Миронов. — Пора вообще свертывать работу! Пора подумать об уцелевших людях! Ты как считаешь, Вотинов?

Вотинов поспешно откликается:

— Мое дело маленькое. Прикажет комитет свернуться — я сдам свой арсенал, прикажет хранить оружие — буду хранить до последнего.

Входит Трофимов, он запыхался, очень весел:

— Михалыча еще нет?

Миронов посмотрел на часы:

— Мы его ждем. Поезд уже должен был придти.

По путям идет пассажирский состав, его тащит старинный паровоз начала двадцатого века. У водонапорной будки поезд сильно замедляет ход.

С подножки переднего вагона соскакивает железнодорожник:

— Товарищ Андрей, сходите!

Из вагона весело прыгает Яков Михайлович. Он в хорошем костюме, при галстуке. За ним неловко соскакивает прилично одетый человек с чемоданчиком. Это доктор Лейбсон. Он открывает большой зонт.

Машинист, увидев, что пассажиры сошли, приветливо машет Свердлову, дает свисток и полным ходом ведет состав к станции.

К приехавшим подходит пикет из двух железнодорожников. Их ведут через запасные пути до следующего пикета. А там уже к какой-то проходной будке…

Через пролом в заборе выходят на улицу Яков Михайлович и доктор.

Яков Михайлович, смеясь, говорит доктору:

— Вот, Миша, как надо подъезжать к знакомому городу, где тебя ждут, как самого желанного гостя!

Они садятся в подъехавшую извозчичью пролетку с поднятым верхом.

Извозчик из-под клеенчатого мокрого плаща осклабился хитрой улыбкой и лихо подхватил вожжи:

— Пожалуйте, барин!

Яков Михайлович пристально глядит на извозчика, потом со смехом протягивает ему руку, и тот ее неловко пожимает.

Извозчиком оказывается тот крестьянин, который ходил со Свердловым по митингам.

— Давно в извозчиках, Аким? — спрашивает Яков Михайлович.

Извозчик смеется:

— Впервой в жизни, елки-моталки, обрядили, а уж для тебя, сынок, хоть сам впрягусь! — Он тронул вожжами лошадь: — Эх, милая, н-но! Давай, не выдавай!

Извозчик трясется рысцой по ухабам екатеринбургской улицы. В пролетке Яков Михайлович лукаво улыбается:

— Как это говорится в народе: «Коготок увяз — всей птичке пропасть».

Аким повернулся на козлах, хитро подмигнул Якову Михайловичу и в тон ему отвечает:

— Может, пропасть, а может, и нет! Как это у нас в народе говорится: «Бабушка надвое сказала».

Яков Михайлович доволен:

— Вот-вот, елки-моталки, не всяко слово в строку пишется, да и птицы разные бывают!

Оба заливаются веселым смехом, к ним присоединяется и доктор. Лошадка по лужам рысцой везет их дальше.

В квартире Сухова в сборе весь комитет партии. Миронов с жаром продолжает какой-то спор:

— Нет, товарищи, нет никакого позора в том, что сейчас мы должны временно забыть о вооруженном восстании по всей России. Мы не исключение. Рабочая организация разбита. Ее лучшие представители посажены в тюрьму, сосланы в ссылку, ранены и убиты. Схватка с царизмом проиграна революцией. Надо уметь смотреть правде в глаза.

Миронова перебивает голос Свердлова: