Том 38. Полное собрание сочинений.

Емельяна кто-то больно толкнулъ подъ бокъ. Онъ сталъ еще мрачне и сердите. Но не усплъ онъ опомниться отъ этой боли, какъ кто[-то] наступилъ ему на ногу. Пальто, его новое пальто, зацпилось за что-то и разорвалось. Въ сердце ему вступила злоба, и онъ изъ всхъ силъ сталъ напирать на передовыхъ, толкая ихъ передъ собой. Но тутъ вдругъ случилось что-то такое, чего онъ не могъ понять. То онъ ничего не видалъ передъ собой, кром спинъ людскихъ, а тутъ вдругъ все, что было впереди, открылось ему. Онъ увидалъ палатки, т палатки, изъ которыхъ должны были раздавать гостинцы. Онъ обрадовался, но радость его была только одну минуту, потому что тотчасъ же онъ понялъ, что открылось ему то, что было впереди, только потому, что они вс подошли къ валу, и вс передніе, кто на ногахъ, кто котомъ, свалились въ него, и самъ онъ валится туда же, на людей, валится самъ на людей, а на него валятся другіе, задніе. Тутъ въ первый разъ на него нашелъ страхъ. Онъ упалъ. Женщина въ ковровомъ платк навалилась на него. Онъ стряхнулъ ее съ себя, хотлъ вернуться, но сзади давили, и не было силъ. Онъ подался впередъ, но ноги его ступали по мягкому — по людямъ. Его хватали за ноги и кричали. Онъ ничего не видлъ, не слышалъ, и продирался впередъ, ступая по людямъ.

— Братцы, часы возьмите, золотые. Братцы, выручьте, — кричалъ человкъ подл него.

«Не до часовъ теперь», подумалъ Емельянъ и сталъ выбираться на другую сторону вала. Въ душ его было два чувства, и оба мучительныя: одно — страхъ за себя, за свою жизнь, другое — злоба противъ всхъ этихъ ошаллыхъ людей, которые давили его. А между тмъ та съ начала поставленная себ цль: дойти до палатокъ и получить мшокъ съ гостинцами и въ немъ выигрышный билетъ, съ самаго начала поставленная имъ себ, влекла его.

Палатки уже были въ виду, видны были артельщики, слышны были крики тхъ, которые успли дойти до палатокъ, слышенъ былъ и трескъ досчатыхъ проходовъ, въ которыхъ спиралась передняя толпа. — Емельянъ понатужился, и ему оставалось ужъ не больше двадцати шаговъ, когда онъ вдругъ услышалъ подъ ногами, скоре помежду ногъ дтскій крикъ и плачъ. Емельянъ взглянулъ подъ ноги, мальчикъ простоволосый, въ разорванной рубашонк, лежалъ навзничь и, не переставая голося, хваталъ его за ноги. Емельяну вдругъ что-то вступило въ сердце. Страхъ за себя прошелъ. Прошла и злоба къ людямъ. Ему стало жалко мальчика. Онъ нагнулся, подхватилъ его подъ животъ, но задніе такъ наперли на него, что онъ чуть не упалъ, выпустилъ изъ рукъ мальчика, но тотчасъ же, напрягши вс силы, опять подхватилъ его и вскинулъ себ на плечо. Напиравшіе мене стали напирать, и Емельянъ понесъ мальчика.

— Давай его сюда, — крикнулъ шедшій вплоть съ Емельяномъ кучеръ и взялъ мальчика и поднялъ его выше толпы.

— Бги по народу.

И Емельянъ, оглядываясь, видлъ, какъ мальчикъ, то ныряя въ народ, то поднимаясь надъ нимъ, по плечамъ и головамъ людей уходилъ все дальше и дальше.

Емельянъ продолжалъ двигаться. Нельзя было не двигаться, но теперь его уже не занимали подарки, ни то, чтобы дойти до палатокъ. Онъ думалъ объ мальчик и о томъ, куда длся Яша, и о тхъ задавленныхъ людяхъ, которыхъ онъ видлъ, когда проходилъ по валу. Добравшись до палатки, онъ получилъ мшочекъ и стаканъ, но это уже не радовало его. Порадовало его въ первую минуту то, что здсь кончалась давка. Можно было дышать и двигаться. Но тутъ же сейчасъ и эта радость прошла отъ того, что онъ увидалъ здсь. А увидалъ онъ женщину въ полосатомъ, разорванномъ плать, съ растрепанными русыми волосами и въ ботинкахъ съ пуговками. Она лежала навзничь; ноги въ ботинкахъ прямо торчали кверху. Одна рука лежала на трав, другая была, съ сложенными пальцами, ниже грудей. Лицо было не блдное, а съ синевой блое, какое бывастъ только у мертвыхъ. Эта женщина была первая задавлена на-смерть и была выкинута сюда, за ограду, передъ царскимъ павильономъ.

Въ то время, когда Емельянъ увидалъ ее, надъ ней стояли два городовыхъ, и полицейскій что-то приказывалъ. И тутъ же подъхали казаки, и начальникъ что-то приказалъ имъ, и они пустились на Емельяна и другихъ людей, стоявшихъ здсь, и погнали ихъ назадъ въ толпу. Емельянъ опять попалъ въ толпу, опять давка, и давка еще худшая, чмъ прежде. Опять крики, стоны женщинъ, дтей, опять одни люди топчутъ другихъ и не могутъ не топтать. Но у Емельяна ужъ не было теперь ни страха за себя, ни злобы къ тмъ, кто давилъ его, было одно желаніе уйти, избавиться, разобраться въ томъ, что поднялось въ душ, закурить и выпить. Ему страшно хотлось закурить и выпить. И онъ добился своего, вышелъ на просторъ и закурилъ и выпилъ.

————