Том 3. Воздушный десант

При каждом «хлесь» нас обдает волна жара. У нас такое чувство, что вот-вот от жара лопнут глаза, и мы начинаем отступать: с лавки пересаживаемся на пол, затем ложимся, затем переползаем к порогу, наконец приоткрываем дверь и, как рыбы зимой у проруби, жадно ловим свежий воздух.

Опять слышится: «Вздани! Холодной!» Я ползу, как под навесным огнем, и опрокидываю на каменку большую шайку, чтобы угодить деду. Новый вихрь пара, и в нем голос:

— Дурак! Тебе сказано — окати. Ну, теперича раскрой поскорее дверь, распахни всю!

— Ты, дедушка, сам напутал, сказал: «Вздани».

— Может быть, может, ошибся, — гудит дед.

Дверь настежь. Баня наполняется благодатной свежестью, мы окатываем деда холодной водой, он весь дрожит от удовольствия и бормочет: «Вот-вот-вот! Ну-ну-ну!.. Ой, лихо вымылся!»

— Так можно насмерть замыться, — говорю я.

— И замоюсь — не пожалею.

После бани чай, потом обед, послеобеденный сон и опять чай. За день с нас скатывается вся усталость. К вечеру мы уже напеваем, шутим: «Вздани, холодненькой. Да нет, дурак, окати кипяточком». И радуемся. И самим чудно, как мало надо нам для радости.

Вечером уходим. Наш груз потяжелел — к нему прибавились соленые огурцы и сушеные груши. Партизаны провожают нас. У пустого коровьего база я обгоняю Батю и открываю прихлопнутое полотнище ворот.

— Отгадал, отгадал, — ласково говорит Батя, приостанавливается, прислушивается к шуму на дороге и спрашивает: — А если немцы приедут в наше село?

Я закрываю оба полотна ворот наглухо.

— Правильно. Как видишь, тайна наша нехитрая. Где ворота, где колодезный журавль, где теленок то пасется, то не пасется — помаленьку все служит нам.

Здесь, от коровьих базов, мы поворачиваем в свой лес, а партизаны — в свой.

35

Противник стягивает к нашему лесу артиллерию, минометы, пехоту, а наутро, чуть свет, открывает жестокий артиллерийский огонь. Но у него нет точных данных о нашем расположении, он бьет наугад, и гроза проходит мимо нас. Слегка затронут только один край нашего лагеря, разбито несколько землянок, но урона в живой силе нет.

После артналета минут сорок полной тишины, затем в оврагах возникает шорох, точно так, когда пробегает ветер. Лес стоит на высоте. Оттуда на поле вьются два глубоких оврага, в них лес гуще, меж дерев много кустарника. Укрываясь в нем, идет в наступление пехота противника. Мы поджидаем ее в замаскированных окопах.

Ноябрь. Лес почти совсем нагой. Опалая сухая листва лежит по оврагам ворохами. Ветра совсем нет, а листва громко шуршит. И все ближе, ближе к нам. Сквозь нагие кусты уже видно, как перебегают, ползут, опять перебегают немцы. Они накапливаются уже у крайних кустов, а мы все не стреляем.

По окопам от уха к уху передают приказ Сорокина: не спешить.

Мы изрядно поизрасходовали свой боезапас и теперь должны экономить.

Между нами и противником совершенно чистая полоса шириной метров в тридцать.

— Рус комсомол, сдавайсь! — кричит один из фрицев. — Вас мало, а нас сто.

Сто в его понимании, должно быть, уйма, тьма.

— Скоро будет меньше, — откликаемся мы.

— Сдавайсь, будешь белый хлеб кушать, шнапс, — продолжает фриц.

А мы:

— Чужим хлебом угощаешь. Скоро выпустим из тебя и хлеб, и шнапс, и кишки.

Словесная перепалка продолжается. Вдруг в самый разгар ее немцы делают новый бросок. А мы как резанем из пулеметов, из автоматов!.. По всей немецкой цепи стон, брань: «А, рус комсомол-бандит!» — и дикий вопль: «Шнапс! Шнапс!..»

— Идите, еще напоим! — аукнулись мы.

Половина атакующих остается перед нашими окопами, кто убит, кто тяжело ранен. Уцелевшие отползают в овраг. А через полчаса вторая атака. Немцы лезут смелей, упрямей, они, видимо, получили шнапс и, кроме того, подкрепление крупнокалиберными и станковыми пулеметами.

И эта атака захлебнулась. Опять раздалось: «Шнапс! Шнапс!»

Атаки следовали одна за другой и раз от разу сильней. Иногда атакующие лезли с криком: «Ур-ра!..» Либо хотели сбить нас с толку, либо понравилось наше слово. Да, хорошее, победное слово. Сквозь стрельбу, крики атакующих, вопли и проклятья раненых слышался гул моторов — гитлеровцы подвозили подкрепление. Мы отбили уже пять атак.

Изобретательный, хозяйственный Антон Крошка предлагает воспользоваться этой благоприятной обстановкой:

— А давайте смерекаем кашу. Ждать, когда перебьем всего фрица, долго. Сегодня фрица много.

Что можно иметь против каши, если мы со вчерашнего вечера живем голодом: гитлерня не дала нам позавтракать, пришлось прямо, как говорим, без пересадки, из объятий сна и сновидений идти в бой. Мы отпускаем Антона Крошку и еще отряжаем деда Арсена в помощь ему. Они разводят костер во второй линии траншей.

В перерыве между атаками к вам приползает капитан Сорокин, спрашивает:

— Как дела?

— Как сажа бела, — отвечает Федька.

Я добавляю:

— Идут, нас не ждут.

— А без шуток?

— Все живы, все целы.

— Где Антон и дед Коваленков?

Кашу варят. Вон, недалечко.

— Какая тут каша?

— Будет, товарищ капитан, будет хорошая каша, — отзывается Антон. — Не беспокойтесь, никто не убежит: каша не имеет для такого дела ни головы, ни ног, а фашистам мы оборвем это самое. Никто не убежит.