Но осталось этого отечественного, к сожалению, слишком мало: у кого только ремень, пилотка, вещмешок, погоны, у кого орденок, медаль, у иных ничего явно советского, а сплошные безлико-интернациональные лохмотья. В своей бригаде можно щеголять и так, все знают друг друга в лицо, но идти далеко, особенно к партизанам, — на все сто обеспечена пуля. Разве какой-нибудь Арсен Коваленков станет вглядываться: а нет ли у этого «фрица» советского ордена?
Сейчас, на поход к партизанам, нам нужен безукоризненный красноармейский вид. Тут самый маленький недостаток может привести к большим последствиям. Не так посажена звездочка — и партизан уже насторожился: а не провокатор ли это — звездочки сажать не умеет?
И вот нас одевают с головы до пят заново. А набрать при нашей бедности три комплекта цельного обмундирования не легко. Дед пойдет в своем, странником. Собирают по всей бригаде, на ноги поставлен чуть не взвод людей: дневальные, дежурные, старшины. Полина Сорокина и Алена Березка пришивают пуговицы, звездочки, воротнички. А потом, когда все готово и мы одеты, нас осматривает комбат Сорокин. Он доволен.
Наши вещмешки набивают листовками, мы понесем их партизанам для распространения по всему Приднепровью.
Сорокин еще осматривает нас и на прощанье обнимает.
— Только без риска.
И от комбрига приказ не рисковать, не делать никаких налетов; наше дело одно — Батя. По всему видно, что связь с Батей очень нужна.
Солнце на покой, а мы в дорогу. Наш дед Арсен хорошо знает эти места. Если кто другой не просунет иголки, обязательно попадет в немца, то дед клянется, что проведет всю бригаду. С таким проводником мы не кружим много по лесам, по оврагам, а идем почти по прямой. В первую ночь все благополучно. На другую хуже: мы уперлись в линию железной дороги. Слева у нас — широкий приток Днепра, справа, близко, — переполненная немцами станция. У дорожного полотна стоят часовые. Мы таимся под высокой насыпью.
— Что, дедок… Провел бригаду? — насмешливо шепчет Федька.
— Бригаду я не здесь поведу. С бригадой придется покружавить.
— И нам вот придется либо кружавить, либо перебегать под пулями часовых. А ночь лунная-лунная!.. Собачья ночь!
Кружавить надо много: если вправо — огибать большую станцию, влево — переплывать реку, да и там, за рекой, за станцией, тоже могут быть часовые, и мы решаем пересечь линию здесь.
Часовых двое. Из них надо сделать одного и проскользнуть у него за спиной.
Оставив нам мешок, шинель, гранаты, Федька налегке, только с автоматом да кинжалом, ползет на освещенную насыпь. Ползет в узкой тени, которую отбрасывает телеграфный столб. На склоне насыпи, кроме трех таких полос, ничего другого темного нет.
Федька загодя вытянул кинжал и держит в зубах, как собака берет ребро, поперек. Кинжал довольно длинный, конец его иногда выходит за тень и тогда загорается острым синим огоньком.
Федька торопится. Часового лучше снять тихо, ножом, пока он стоит к нам спиной. А если обернется, тогда уж автоматом. Но это нам не интересно: тогда ввяжутся в схватку и часовой у моста, и немцы со станции.
Мысленно мы говорим часовому: «Стой, голубчик, не шевелись! Не поднимай шуму попусту! Тебе все равно умирать».