Том 3. Воздушный десант

Дедушка, или Дедок, — низенький, толстенький мужичок лет сорока, всегда чисто побритый, аккуратно одетый, вежливый, всем улыбается, — часто наведывается в наш лагерь и подолгу сидит у комбрига, у комбатов. У него какие-то большие дела с ними. Партизаны рассказывают про него, что при кажущейся простоте и доброте он сильно осторожен и строг. Если в ком хоть чуть-чуть сомневается, то прежде, чем принять такого в отряд, говорит:

— Пойди убей фашиста, отбери у него автомат и укажи мне человека, который видел это. Тогда приму.

Я внимательно разглядывал Дедушку. За тихой, спокойной речью, за приветливой улыбкой на лице видна беспощадная твердость. Он местный уроженец, был колхозником, механизатором, последняя должность — председатель колхоза. Район знает до последнего кустика, до самой маленькой стежки-дорожки.

Партизаны помогают нам и при боевых операциях, особенно в разведке. В каждом населенном пункте, во всех оккупационных учреждениях, даже во многих воинских подразделениях противника они имеют своих людей — разведчиков, диверсантов, связных. Партизанские связные — диво исполнительности, быстроты, храбрости. Это большей частью подростки, и одинаково великолепны что парнишки, что девчонки.

Из Таганского леса десантники сделали несколько крупных вылазок. На перегоне Корсунь — Таганча подорвали железнодорожное полотно, пустили под откос паровоз и несколько вагонов с неприятельскими солдатами; на том же участке подорвали состав с боеприпасами. На шоссе Корсунь — Сахновка — Таганча уничтожили две автомашины с фашистами и двенадцать машин с грузом. Разгромили штаб 157-го запасного батальона противника, тогда же взорвали одно зенитное орудие, четыре автомашины, убили пятьдесят солдат и офицеров. В селе Поташня сожгли склад с продовольствием, тридцать четыре автомашины, убили тридцать гитлеровцев. Кроме того, сделали много мелких налетов.

Наша четверка отличилась. Правда, не воинской доблестью: здесь, среди отпетых десантских головушек, трудно выделиться, любая доблесть и дерзость считаются всего лишь обязательной нормой. Отличились мы, наоборот, сдержанностью, умеренностью десантского размаха. Мы остановили на шоссе легковую фашистскую машину. Случилось так, что при обстреле шофер и охрана были убиты, а главный пассажир, какой-то фюрер, остался жив. Его даже не царапнуло. Чтобы поскорей исправить эту несправедливость, Федька замахнулся на фюрера ножом.

— Ша! — скомандовал ему Антон.

Федька задержал нож и заворчал на Антона:

— Чего тебе? Не мешай!

— Этого возьмем живьем.

— Зачем? Нашел добро!

— А ты не видишь, кого подцепили? Крупного фюрера.

Немец розовый, холеный, пахнущий духами, в богатой офицерской форме, заляпанной густо золотыми и серебряными кренделями-вензелями. На груди у него железный крест. Обезоруживаем его, командуем:

— Вперед!

Он снимает с пальца кольцо с каким-то дорогим камнем, который сияет яркой звездочкой, и предлагает его нам, то одному, то другому. Все отказываемся. Потом, видимо решив, что главный у нас Федька, он берет его холеными руками за руку и пытается надеть кольцо.

— Отстань, гад! Не марай мне руки! — рычит Федька и отталкивает фашиста.

Но тот упорно лезет к нему, униженно, просительно гладит рукава шинели. Тогда Федька хватает кольцо и бросает далеко в бурьян.

— Нас не купишь. Пошли! — И подталкивает фашиста автоматом.

Мы сдали пленного в штаб бригады. Он дал очень ценные сведения. Потом его отправили на самолете в штаб фронта. Комбриг особым приказом вынес нам благодарность.

34

Немцы отметили наш лес — у дороги против него поставили белый, хорошо приметный столб с черной деревянной рукой, указующей в нашу сторону, и с надписью под рукой по-немецки и по-русски: «Партизаны». Дня через два надпись заменили новой: «Бандиты». Все вооруженные машины открывают от этого столба пальбу по нашему лесу. Бьют дико, наугад, без ущерба для нас. Но столб все-таки сильно портит нам настроение.

Снова прилетел самолет. Он заберет нашу почту. Все садятся за письма, сажусь и я писать матери.

Бедная моя мама! Дорогие, бедные наши мамы! Мы знаем, что никогда не уходим из вашего сердца, из вашей памяти. Вспоминаем постоянно и мы вас.

Дорогая мамочка, не подумай, что я не хочу домой, позабыл его. Я помню все-все, даже давно забытое снова всплыло. Я собираю и берегу, как ничем не заменимые драгоценности, все-все крохи моего былого.

На войне, при постоянно угрожающей смерти, наша память приобретает удивительное свойство — становится многократно памятливей, переворачивает, перекапывает все осадки прежних лет и выдает «на-гора» такое, что уже казалось навсегда погребенным под толщей многих лет и множества переживаний, казалось никогда не бывшим.