Том 3. Воздушный десант

В списках бригады есть такой, а где обретается в наличии, никто не знает. Как сиганул из самолета при десантировании, так и пропал без вести. Убит, пленен, скитается — ничего не известно, не осталось после него никаких пузырей.

Спрашиваю, почему обязательно требуется Расхлебахин.

— А сам не поймешь? При таком подборе — Затевахин, Заливахин, Затирахин — никак невозможно без Расхлебахина. Совсем не та каша, какая задумана. Пресно. То ли дело, когда начинает концерт Затевахин, а кончает Расхлебахин! Звучит?

— Звучит, — соглашаюсь я и советую взять кого-нибудь, невзирая на фамилию, и выпускать на сцену под псевдонимом. Артисты часто имеют псевдонимы.

— В крайнем случае придется так, но подождем еще, авось объявится настоящий.

Ансамбль играет на пустых бутылках разной величины. Музыкант держит бутылку около своих губ, держит то ближе, то дальше, с разными наклонами, дует в горлышко с разной силой, и бутылка играет, как заправский музыкальный инструмент. Ребята утешают не только самих себя, а выступают и по другим землянкам. Им можно заказывать свои любимые марши, песни. Для меня сыграли несколько номеров, и по собственному выбору, и по моему заказу. Получается совсем недурно, если посадить их за занавеску, ну никогда не догадаешься, что играют на бутылках.

На безрыбье и рак рыба, на безмясье и жук мясо, в десанте и бутылки оркестр. Все другие инструменты — скрипки, гитары, гармошки — не годятся в десант: они шумны, хрупки, неудобны для переноса. Наши ребята считают, что надо придумать особый десантский музыкальный инструмент — небольшой, легкий, крепкий, чтобы сбрасывать на парашюте. И негромкий: ведь у десантников враг всегда близко. Многие из наших ребят ломают голову, изобретают этот будущий инструмент.

Читать в десанте нечего: с собой книг мы не брали, некуда было сунуть их, и здесь они не попадаются навстречу, все сожжены и попрятаны. Если и было взято десятка полтора-два томиков Пушкина, Есенина, Блока, Толстого, Лермонтова, то на тысячу человек это нуль. Да и те уж потеряны, искурены, изношены. Но у нас немало ребят, начитанных прежде, окончивших десятилетку. И вот когда пересказаны все свои додесантские и десантские приключения, эти ребята пересказывают другим, неначитанным, целые книги.

Многие увлекаются игрой в вопросы и ответы. Вот, например, вопрос: «Чего хочешь больше всего?» И ответы на него:

— Победы.

— Есть. Что угодно, любое, но есть много, долго.

— Кричать громко, во всю глотку. Смерть надоело шептаться и таиться.

— Пить чай из самовара, сидя за столом на стуле.

— Вымыться в бане с веником.

— Прижаться к жене.

Еще вопрос: «Что вспоминаешь чаще всего?»

Ответы:

— Мягкую подушку. Вспоминаю каждый раз, когда ложусь спать.

— Себя маленького. И ужасно жалею, что вырос.

— Жену.

— Невесту.

— Пиво. Смертельно хочу пива со льдом.

Вопросы задаются самые разнообразные: «Что будешь делать после войны?», «В каких городах бывал?», «Какие знаешь реки?».

Однажды на таких играющих наткнулся комбат Сорокин. Ему тоже подкинули вопросник. Не медля ни секунды, Сорокин ответил:

— Люблю больше всего мой родной город Ленинград. Хочу больше всего, чтобы поскорей освободили Ленинград. Вспоминаю чаще всего Ленинград.

— Полина Ефимовна не обидится на вас за Ленинград? — сказали ему ребята.

— Не думаю. А впрочем, узнаем, проверим.

Он записал вопросы, взял с собой двух десантников в свидетели, пошел к жене и попросил ответить. Она тоже, нимало не думая, сказала:

— И люблю, и вспоминаю, и хочу видеть больше всего мой дорогой Ленинград.

32

Доктор снял меня с госпитального положения, разрешил воевать. Воюю, как и живу, плечом к плечу с Антоном и Федькой. Командиры говорят, что мы «сыгрались», выходит недурно, и стараются не разлучать нас.

Но Федька все время норовит, как нахлестанный, обскакать меня и Антона. Когда нашу группу оставляют для несения какой-нибудь внутрилагерной службы или дают нам передышку, он бежит к командирам, вплоть до комбата, и добивается, чтобы его послали на боевое задание. И получается, что он каждую ночь в деле, бьет фрицев, а мы с Антоном торчим в лагере, бьем баклуши.

Вот опять уходил без нас и возвращается весь увешанный трофеями: рядом со своим висит немецкий автомат, кроме того, на плечах полевая сумка, бинокль, сапоги. Наши ребята особенно яро охотятся за сапогами: у нас при бездорожной и бездомной жизни они горят, словно в огне.

— Как повоевал? — спрашиваем Федьку. Он поднимает руки на высоту плеч, сгибает в локтях и помахивает кистями около своих ушей. Это у него называется «сделать крылышки» и значит, что повоевал здорово, очень здорово. Весь порхает от радости. Мы не расспрашиваем подробно, чего ради распорхался он, у нас другая забота, а крылышки только злят нас.

— Ты что ж, парнюга, решил воевать один за всех? — спросил Антон.

— Да, за всех. И все ордена повешу себе, — ответил Федька с быстрой белозубой ухмылкой.