Том 3. Воздушный десант

Арсен. Веди, чтобы не схватили.

Старики ушли. Мы спрятались на запущенной, заросшей вишенником усадьбе, спрятались так, чтобы видеть далеко кругом и оставаться незамеченными. В деревне, в садах, огородах было пусто, тихо. Невольно думалось: зря, ни для кого сияет здесь солнце. Побольше бы его к нам в лес. Короткие ноябрьские дни сильно сокращались еще лесом и оврагами, где прятались мы.

Федька наблюдал за одной половиной деревни, я — за другой, Антон иногда пробегал взглядом по всей, а больше занимался каким-то маленьким существом, которое копошилось перед ним, попав в какую-то беду. Антон подсовывал ему травинку и уговаривал:

— А ну, взбирайся на нее, взбирайся! Седлай ее.

Существо не хотело или не могло оседлать травинку, тогда Антон решил вызволить его своей рукой. Но толстые, заскорузлые пальцы не могли ухватить попавшего в беду, были слишком велики.

— Вот оказия, — сокрушался Антон, — велика Федора, но дура.

— Ты про кого? — спросил Федька.

— Про себя. Медведей убивал, немцев убивал, танки подрывал, а вот такой малости не могу.

— Чего?

— Муравья спасти. Попал, бедняга, во что то липкое и не может выбраться.

— Сказал бы сразу мне. Я его одним мигом. Показывай! — Федька подполз к Антону, плюнул себе на палец, сунул им в землю, а затем поднял его. Муравей прилип к пальцу вместе с «болотом», в котором увяз.

— Получай. — Федька протянул Антону палец с муравьем.

— Мне он ни к чему, пусть живет.

Муравья отпустили на сухое. Он быстро-быстро побежал в муравейник.

— Интересно, как он: понимает, что приключилось с ним, или ни бум-бум? — подумал вслух Федька.

— Определенно понимает: побежал-то не куда-нибудь, а к дому, — отозвался Антон. — Все понимают. Птицы тоже, как пойдет артиллерийская стрельба, все с деревьев на землю. И лежат, пока не утихнет артиллерия.

В доме у Кузьки немцев не было. Но в деревне были, постоянно заезжали и забегали пешаком с большой дороги.

У нас с хлебом плохо, даже хуже, чем с мясом. Отобьешь, пригонишь одну только животину — и уже сто — полтораста килограммов мяса. И придет оно на своих ногах, не надо таскать. Трех-четырех животин довольно, чтобы накормить всю нашу бригаду. Конечно, один раз. А где возьмешь столько хлеба? Пекарен, столовых нет поблизости, всяк печет для себя по два-три каравашка. Есть он только у немцев в крупных воинских подразделениях, но добывать его надо большой кровью. Десантники добывали хлеб всяко: громили вражеские склады, облагали хлебным налогом старост, полицаев, кое-что получали от советских подпольщиков из местного населения. А хлеба все-таки сильно не хватает.

Антон. А как у вас с хлебом?

Кузя. И сколько надо?

Антон. Много, каждый день воз.

Кузя. Это надо собирать по всей деревне.

Антон. Вот и возьмись, если хочешь услужить нам.

Кузя. Не выйдет. Я не полицай, не староста. Меня схватят в первый же день.

Антон. А староста и полицаи есть у вас?

Кузя. Без этих не живет ни одна деревня.

Антон. Тогда мы будем с хлебом.

Осторожно, задами, прошли на Кузькин двор. Федьку Антон поставил у передних ворот, наблюдать за улицей, Арсена — у задних, наблюдать за огородами и садами. Меня взял с собой в хату.

Хата бревенчатая, с обширной русской печью и полатями. Когда вошли, в ней была одна старушка. Но по скрипу, шороху, дыханию чувствовалось, что во всех углах затаились люди.

— Мать, пойдем-ка соберем кое-чего, — сказал старушке Кузя.

И оба вышли. Антон за ними. Я прислушиваюсь, приглядываюсь. Вот из-за печки выглянула детская белесая головенка. Ее тотчас схватила за волосы женская рука и дернула обратно за печку. Возня, всхлип. Вот другая детская головенка спустилась с полатей и серьезно, внимательно разглядывает меня. Эту дернуть обратно, знать, некому. Вот высунулась еще голова и еще — всего четыре или пять. А из-за печки пугливо то выглянут, то отпрянут две женщины. Я молчу. Мне не сказано, как держаться, а в таком случае самое лучшее, как на часах, неподвижно и молча. Женщины и ребятишки смелеют, выглядывают сильней. Слышу шепот: «Ма-ам, кто это?»

Тогда я говорю:

— Красноармеец. Здравствуйте, мамаши!.. Здравствуйте, ребята!

Антон и Кузя, вернувшись, застают в хате бойкий разговор. Меня плотно окружили, ощупывают, расспрашивают. Не успеваю отвечать.

— Корзинкин, пошли дальше! — говорит Антон, но тотчас отменяет это. — Нет, не могу, — и садится на лавку. Затем продолжает: — Люди добрые, разрешите посидеть минутку! Пять лет не бывал я дома, а там без меня растут двое таких. — Он пристально оглядел ребятишек и показал на двоих: — Теперь, пожалуй, и мои такими же стали. Погляжу хоть на чужих, если нельзя на своих.

Поманил ребятишек к себе, крепко обнял их и подержал так, затем, прощаясь, обнял всех других и вышел со словами:

— Спасибо, добрые люди! Словно бы побывал дома.

Нам собрали два мешка всякой снеди. Я спросил Антона, разжился ли он солененьким.

— Это в первую очередь.