— Я никогда бы не подумала, что семнадцатилетняя девушка, так хорошо воспитанная, без памяти влюбится и будет думать о замужестве… Ваша мать все правильно поняла: она прощает меня за то, что я и представить себе не могла, как между девушкой из семьи Дюберне и одним из Салонов…
— Но ведь вы только что сказали, что между нами разницы не больше, чем между красным муравьем и черным…
— Я сказала это, чтобы рассмешить вас: я не переношу, когда вы плачете.
Мари уселась к ней на колени, прижалась к ней.
— Вы меня все-таки немножко любите. Признайтесь, что вы все-таки чуточку любите меня.
Да, в этот момент она и в самом деле немного любила ее.
— Приласкайте меня, — сказала Мари.
Г-жа Агата, словно баюкая ребенка, тихо, монотонно запела любимую колыбельную семейства Камблан: «Лас-ко-вый мой, лас-ко-вый…»
— Вы сейчас раздавите меня, вы душите меня, пустите!
Мари разгладила кончиками пальцев свое платье. Она смотрела на г-жу Агату немного свысока.
— Если бы вы захотели… Почему вы не хотите?
— Я не должна идти против воли вашей матери.
Девушка возразила, что от г-жи Агаты зависит изменить эту волю. Учительница отвечала, что у нее нет такой власти. И потом, не обернется ли это несчастьем для Мари? Кто он такой, в конце концов, этот несчастный Салон?
— О! Мадам! Если бы вы его знали!
Она сухо ответила:
— Вы знаете его не больше, чем я. Вы понятия не имеете, что он собой представляет. Вам просто хочется, чтобы он обнял вас, этот жалкий увалень! Что касается меня, то я нахожу его мало привлекательным, — добавила она с внезапной резкостью.
Мари подумала, что она шутит, и возразила, смеясь:
— А я нет! Я нахожу его весьма привлекательным… Правда, он не очень-то следит за собой, — с нежностью в голосе добавила она, потому что не было ни одной черты в Жиле, которая не была бы дорога ей, даже взъерошенные волосы, не очень чистые, как у школяра, руки, несвежие рубашки и его запах, запах курительной трубки, одеколона и набегавшегося ребенка.
Послышались глухие раскаты грома. Мари вздохнула:
— Хорошо бы пошел дождь… но только бы не было града!
Учительница подошла к окну, протянула руку и сказала:
— Нет, дождя нет. Послушайте, Мари, может быть, я увижу его сегодня днем.
Глаза девочки заблестели. Она спросила:
— У Николя Плассака?
— Может быть… Я еще не знаю. Но только не подумайте… Просто я вам скажу, если что-нибудь будет для вас… Не записка, нет, на это не рассчитывайте…» Да и вообще не распаляйте себя чрезмерными надеждами.
— Я уже совсем успокоилась.
Девочка опять прижалась к Агате.
— А почему вы успокоились? Я ведь вам сказала, что, может быть, увижу его, но встречаюсь-то я вовсе не с ним.
— Мадам, — простонала Мари, — нехорошо так резко все менять: то холодно, то жарко! Вы же видите, как мне грустно…
Учительница внимательно посмотрела на девочку:
— Но, Мари, это же не игра! Постарайтесь понять.
— Понять что? Что мне нужно понять?
Г-жа Агата смотрела на нее так, словно хотела ей что-то внушить, словно пыталась без слов передать ей какую-то тайную мысль.
— Я очень глупая, — вздохнула Мари.
Г-жа Агата притянула ее к себе и, поцеловав в лоб, сказала:
— Да, слишком глупая!
И тут же поинтересовалась:
— Что вы собираетесь делать сейчас?
Мари ответила, что подождет, когда мать пойдет к вечерне, и чуть позднее тоже отправится в церковь.
— Я не очень задержусь. Приду туда еще до того, как начнется величание.
— Да, это отвлечет вас от ваших мыслей.
— У меня нет желания отвлекаться от них; я должна о многом попросить Господа!
Из-под приподнятой губы г-жи Агаты показались клыки.
— Вы говорите с богом о юном Салоне?
— Ну да, конечно… Вы считаете, что это плохо?
— Вовсе нет, глупышка, тут нет ничего плохого. Приходите в мою комнату, когда я вернусь. Возможно, я приду поздно.
— Как вы думаете, я успею сходить к Кальо за эклером, ведь сегодня я осталась без эклера? К тому же я проголодалась: я ведь не обедала…
Уж эти Дюберне! Даже юная влюбленная, и та думает только о еде! Учительница взяла поднос, на котором приносила Мари то, что заменило ей обед. Мари хотела было взять его у нее, сказала, что сама отнесет.
— Оставьте, мне за это платят, — ответила г-жа Агата.
И, закрывая дверь, добавила:
— Молитесь усердно, но и шевелите хоть немножко мозгами: в жизни, девочка моя, все нужно обдумывать, даже сердечные дела.
V