Том 3. Письма 1924-1936

Петушок милый! На тебя я никогда еще не сердился, и мое молчание вынужденное. Есть много, много новостей, но в письмах их не напишешь. У меня всегда есть — есть желание жить с тобой в одном месте в Москве. Если бы удалось, я был бы очень рад. Здесь жара 40–42®, трудно дышать. Пишет ли тебе Хоруженко? Розу я ожидаю, она мне наговорит 20 мешков арестантов, и будет весело — ведь у нее за год сколько материала! Плохо то, что между вами идет гражданская война. Петя, устал я.

Жму тебе руку.

Твой Коля.

Лето 1930 года.

58 А. А. Жигиревой

10 сентября 1930 года, Сочи.

Милый товарищ Шурочка!

Сообщаю тебе последние новости: 3-го приехала Роза и 14-го уезжает.

Привезла мне кучу новостей, шума, смеха и книг.

Я 12-го еду в санаторий. После прошедших дождей погода устанавливается. Снова тепло, даже жарко.

В санатории находятся 2 моих приятеля — Пузыревский и Феденев. Они мне помогут перебраться в Мацесту.

Катю сократили из-за ремонта. Она в поисках другой работы.

Головку уже разогнали. Кого куда.

У нас идет подготовка к эвакуации. Все стремления наши к Москве. Там ждет новая жизнь и струя свежего воздуха.

С приездом Розы я восстанавливаю письменную связь со всеми друзьями, которая замолкла за прошлый период.

Писем ни от кого не получаю.

Итак, выбраться отсюда мы сможем лишь 20-го — 25 октября. Не позже.

К тебе придет Петя Новиков, и ты ему расскажешь все, что знаешь обо мне.

И так как впереди отъезд в Москву, а с ним и перемена атмосферы, то и вся наша ячейка живет установкой на тот день, когда колеса вагонов отстучат подальше от Сочи и поезд просвистит последнее «прости»…

Итак, Шурочек, пока всего хорошего.

Когда у тебя будут новости, о которых мы говорили — ты мне о них напишешь.

Я буду впредь тебе писать обо всем как хорошем, так и плохом, несмотря на то, что ты не сумеешь часто мне отвечать.

Крепко жму твою руку.

Привет товарищу Ольге и «Ленинградцу».

Николай.

Сочи, 10/IX — 30 г.

59 П. Н. Новикову

11 сентября 1930 года, Сочи.

О всех прошлых восьми месяцах сумятицы не буду тебе писать. К черту! Это сплошной клубок из боли и крови, чуть не стоивший мне жизни. Удовлетворяет меня лишь то, что я все же пока ушел от смерти, или она удрала от меня.

После всего прошедшего это редкое исключение или недоразумение. Прибавился еще один громадный шрам, но не боевой, — лазаретный, и только…

У меня есть план, имеющий целью наполнить жизнь содержанием, необходимым для оправдания самой жизни.

Я о нем сейчас писать не буду, скажу пока кратко: это касается меня, литературы, издательства «Молодая гвардия».

План этот очень трудный и сложный. Если удастся реализовать, тогда поговорим. Вообще же непланированного у меня ничего нет. В своей дороге я не «петляю», не делаю зигзагов. Я знаю свои этапы, и пока мне нечего лихорадить. Я органически, злобно ненавижу людей, которые под беспощадными ударами жизни начинают выть и кидаться в истерику по углам.

То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек. Это неверно. Это чушь! Я совершенно здоровый парень. То, что у меня не двигаются ноги и я ни черта не вижу, — сплошное недоразумение, идиотская шутка, сатанинская! Если мне сейчас дать хоть одну ногу и один глаз, — я буду такой же скаженный, как и любой из вас, дерущихся на всех участках нашей стройки.

Николай.

11 сентября 1930 года.

60 А. А. Жигиревой

3 октября 1930 года. Старая Мацеста.

Милая Шурочка!

Твое письмо прочли… Расскажу о себе… Я лечусь. Целые дни на воздухе. Делают массаж. Кормят прекрасно. Погода прекрасная, я греюсь на солнышке.

Я глотаю воздух жадно и всегда горюю, когда меня увозят в палату.

Встретился со старыми приятелями, в их кругу провожу под липами дни. Читают газеты.

Загорел и поправился. Нельзя не поправиться…

Часто льется моя песенка, здесь я слыву за веселого парня. Ведь в сердечке бьется 26 лет, и никогда не затухнет динамо молодости и огня. Ведь если жить, то не скрипеть.

Шурочка! Много, много хотел бы рассказать тебе, родной и близкой, но трудно писать…

Кто-то бурно заиграл на рояле. Мешают писать.

Твой друг Коля.

Старая Мацеста, 3 октября 1930 г.

61 Р. Б. Ляхович

25 января 1931 года, Москва.

Полномочным представителям в Харькове.

Розе, Пете, Мусе!

Исходя из режима экономии и оседлав единственно свободный час, начинаю всесоюзную перекличку. Поскольку мы договаривались не ругаться за долгое молчание, я, так и быть, вас не ругаю. Все же надо получить подробную информацию о вашем житье-бытье. Желательно мне узнать, жив ли табачник, Муся! (Паршивый мальчишка!) Ведь о нем определенно не имеем никаких известий. За нашу житуху рассказывать здорово нечего, все идет по определенному плану… Ни от кого из своих друзей, кроме Розочки, известий не получаем. В Москве живет Берсенев, бывает у нас, но редко, так как заделался летчиком, летает Харьков — Ленинград — Нижний и т д. и т. п.