Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895

— Вставал бы уж вот на ноги ты… И лошадки же добился Сурков…

— О-о?! Варламей?

— Он.

— Надо в воскресенье в Гнездино ехать, — поглядеть… А то сам бы ты…

— Нет, — быстро отвечал Андрей.

— Что? Огарок дам…

Андрей мотал головой.

— А вот этого хочешь? — вынимал Волкодав из-под рубахи привязанный на тесемке какой-то амулет. — С этим, братец мой, никакая пуля не тронет.

— Нет, не хочу.

— Эх, ноги бы оправились… шевелить-то могу…

Волкодав шевелил ногами, и оба внимательно смотрели на эти громадные ноги.

— Только бы на ноги встать… Вот они настоящие кормильцы где…

— Да-а, — вздыхал Андрей, — не поможет ли господь…

— Вот что, братец мой, пошлет господь здоровье — в ту ж минуту в Киев: зарок дал. Перво все старые грехи очищу, а там, что будет.

— Что больно далеко? Есть и поближе не хуже того святые места.

— Нет, уж так положил, так и будет,

Действительно, как только оправился Волкодав, так и исполнил зарок. Напрасно приставал к нему Андрей.

— Ну, хоть у Суркова сведем, — заодно уж и помолишься.

— Нет, так надумал, так и будет.

Через месяц уже вернулся с богомолья Волкодав. И обрадовался Андрей и глазам не верит: люди по полугоду ходят.

— Что больно скоро? — радостно приветствовал друга Андрей.

— А что мне там делать? Отговелся и домой.

— Да ты что, на крыльях летал?

— На машине.

— А деньги где взял?

Волкодав презрительно сплюнул.

— С деньгами всякий дурак проедет.

— А ты как?

— А так… пришел на машину, гляжу, где билеты продают, толпятся люди; стал и я: — сколько до Киева? — двадцать семь рублей. А у меня семь всего и туда и назад — не хватит. Отошел и стою. Гляжу, кучка людей в стороне, билетов не берут. «Едете же?» — спрашиваю. Нехотя так: «Едем». Мне сейчас и запало в голову: штука тут какая-нибудь. Стал я возле них и стою. Они туда-сюда, на площадку, а я все за ними. Тут уж к отходу дело. Кондуктор к ним: головой этак махнул, забрали они свои торбы, а я чем хуже? Поодиночке и впустили нас в вагон… Гляжу, каждый ему рублевку сует. Думаю, подешевле пробую: вынул гривенник… «Это что?» — Дяденька, нет больше. «Нет, так и не поедешь». Врешь, думаю, пустишь, потому что все оглядываешься…

— Ну?

— Пустил… Этак за гривенник верст триста сразу и подвинулось дело. Там опять новое, опять, глядишь, верст пятьсот… другой не примет, до другого дня ждешь… До Киева за рубль двадцать копеек и приехал таким-то манером.

— И назад?

— Назад рубля два вышло… И везде, братец мой, одно заведенье: на площадке, где машина уходит, почитай везде так в одном месте эти безбилетные и стоят. Станешь сзади и ждешь…

— И ничего?

— Ничего.

— Хорошо?

— Хо-орошо. Сидишь себе барином с господами… в окно глядишь: ни кнута, ни корму не надо, пошел… Только вот как левизор, ну тут уж гонять начнут из вагона в вагон, а то и так, что на станции какой высадят: нельзя никак дальше… И дошлый народ эти кондуктора, — все одно, как вот в прятки: тот с завязанными глазами ловит их, а они вокруг него шныряют.

Прошла неделя — другая, и все пошло своим чередом. И у Суркова лошадь приятели свели и с Аленкой у Волкодава по-старому наладилось. Только сильней стал пить Волкодав и как-то расстраиваться умом. Отрезвев, он говорил мрачно своему другу:

— Скоро, скоро уж, Андрюшка, не будет у тебя Волкодава…

— Что обробел? Бог милостив — поживешь!

— Нет, уж ходит моя смерть близко, близко…

Наводившая такой страх на всех вдова Алена была худенькая, тщедушная женщина с зеленоватыми красивыми глазами, которыми умела смотреть и приманивать к себе обожателей.

А обожателей было много у Алены, да Алена и сама льнула к ним. Оставшись ©довой с маленьким сыном, Алена, несмотря на то, что охотников жениться на ней было много — замуж отказалась идти. Так вольней жилось ей, свободной и жадной к разнообразию. Во время своего вдовства прижила она еще трех детей.

Деревенские бабы не могли понять, чем околдовывала Алена своих поклонников. Если бы это была какая-нибудь высокая, белолицая пава — идеал деревенской красавицы, — была бы еще понятна причина ее успеха. Но у Алены ничего этого не было. Даже зеленоватые глаза ставились ей в вину, как уродство. И мужики в свою очередь недоумевали, какая сила тянула их к Аленке, потому что и они признавали, что Аленка в сущности «так, мразь». Окончательным поводом к тому, чтобы признать Аленку ведьмой, послужило ее столкновение с женой Фомина. Молодая жена Фомина, проведав, где муж ее коротает время, не стерпела и бросилась к Аленке в избу. Что там было между ними, неизвестно, но факт тот, что Алена тут же пустила порчу на своего врага. Фомина упала на пол и билась в судорогах. С тех пор она так и осталась порченой, а у остальных баб навсегда пропала охота вступаться за своих мужей.