Том 3

– Да что ж это за времена настали! Брежнев, видели люди своими глазами, по улицам бродил, стихами говорил, Горбачева адрес спрашивал. Ельцин, ругается, враг партии и алкоголик, меня беспредельно удивил и обидел. Голос его на магнитофон записать успела шустрячка одна из «Вечерки»… Ну, это плевать. В подъезде моей невестки видную даму зверски зарезали. Богатая была дама, блатная, с польской фамилией, чуть ли не Замоскворецкая. Меха, бриллианты, две машины, пять мужиков, если не больше, и все – тузы из Политбюро. Там и Янаев-кобель неоднократно опохмелялся. Дома у нее склад был с партийным дефицитом и закусками для… не могу тут вымолвить непотребное название этих котов партийных… И она этими закусками собак с кошками кормила. Из окошка чуть ли не шпроты с языком заливным выкидывала. Ну ладно бы ограбили эту поляцкую шлындру и по-божески слегка изнасильничали – нам, бабам, к этому не привыкать, – мафия-то пытать ее стала ужасно, пальцы тыкала в розетку, потом просто на сковородке жарила – соседи слышали, – чтобы в чем-то она им там призналась или загашник открыла… ты, мол, такая-сякая… шлямба, в общем, замоскворецкая, кровопийцы Берии платная телка, куда ты что-то притырила?… а она, бедняга, только кричит и орет. Прирезали, а также пристрелили эту дамочку, Царство ей Небесное, никого нельзя убивать… кровь так и потекла на лестницу через порог… они ей записку на дверь прикололи, что инопланетяне являлись с планеты Кильдим наводить порядок в рядах кремлевских подстилок… а сами скрылись благополучно… ну что еще?… недалеко тут какому-то эекетиру ноги машиной переехало, насмерть замерз, пока «скорая» раскочегаривалась… другого кооперативщика башкой об столб шибанули – и хоть бы что… а коммунист, из бывших шишек, долларов наворовал и намылился в Америку, его броневик ОМОНа догнал на Смоленской, тот стрелять в него стал, но тут-то его и на штык поддели… оказалось, что он тоже в ту даму пулял… вот вам, бабоньки, и все последние новости с известиями… с Праздником всех вас… оладушек я вам испекла на маслице французском… Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй… Я вот лично перец красный и сухой с собой ношу для глаз бесстыжих, мафиозных… у меня на творог денег нет – не то что на газ в баллончиках…

Потрясение Гелия, мгновенно соотнесшего все услышанное с последними событиями в его жизни, было таково, что он сумел вырваться вдруг из когтей того надвигавшегося ужаса, резко привстал и, застонав от боли, сунул руку во внутренний карман пальто. Сверточек с изделием, переданный ему К-ой, о котором он совершенно забыл, покоился на своем месте.

«Ужас… ужас… дождался-таки наконец самых свежих новостей… разве все это может уложиться в голове?… но где же тогда всему этому укладываться?… Слава Богу, что я никакими краями хоть в этой смерти нисколько не виноват… несчастная баба… неужели она и под пытками не раскололась, где и у кого это изделие… невероятно… значит, опять распорядились эти чертогниды… а вдруг не они?… если не они, то, значит, Он?… но что ж я Тебе такого уж сверхновенького вытворил, что именно меня Ты выкручиваешь, как мокрую тряпку?… Что я – хуже Фейербаха какого-нибудь с Вольтером или Куроедовых, вместе взятых с Сусловым и Емельяном Ярославским?… Чем и в чем превзошел я самых отъявленных Иуд, фарцовщиков иконных, блудяще-пьющих стукачей-иерархов и прочих похабников научного атеизма?… Я ведь, в конце-то концов, не доказал, что Тебя нет, да и заведомо не мог доказать недоказуемого, так что же Ты именно за меня взялся – елки-палки-моталки! – и какого рожна от шушеры бесовской Ты меня, Господи, не уберег?… я бы сегодня, может, и в монастырь какой-нибудь Даниловский умиленно подался, и кадило там раздувал бы одному бывшему барону математической логики, свалившему из науки в религию… я и сейчас вот, в сию минуту, искренне готов отдать на восстановление… то есть превращение бес… бассейна… бери… возьми… но отпусти Ты меня… и в ноги я Тебе поклонюсь… упрячь Ты меня в гроб, а потом в могилку, в футляр, раз я – Твое изделие!»

Но как бы лихорадочно ни хватался Гелий за любую возможность передохнуть, отбояриться и отбрыкаться от образов невидимого и неслышимого, наступавших на пятки и полных такого мрачного смысла, что лучше бы ослепнуть, чем очутиться вдруг с ними с глазу на глаз, – они все приближались и приближались.

Он почувствовал, что, несмотря на готовность равнодушно отвлечься от всего на свете, то есть просто подохнуть, не отпущено ему ни времени, ни сил предаться своему любимому занятию.