Том 3

— Раньше, чем спасибо сказать за встречу, — смущенно улыбаясь, торопливо произнесла Птицына, — хочу, товарищи, укор вам сделать. Вот смотрите, написано у вас: «Да здравствует депутат…» А я — кандидат в депутаты, и еще выборы покажут, буду ли, или нет. Так что лучше исправить бы.

Она на мгновение приостановилась, чтобы сделать небольшую паузу, а после нее сказать что-нибудь из своей большой речи, но все подумали, что она ждет ответа, и ближе всех стоящая к ней девочка в отцовском ватнике, похожая на чайник, укутанный варежкой, звонко вскрикнула ей в лицо:

— А у нас места не было для кандидата, наш картон маленький, а буквы большие, еще с прошлого года остались.

Все громко засмеялись, а девочка стала обиженно оглядываться по сторонам, собираясь заплакать.

После веселого девочкиного выступления торжественная речь, к которой склонялась Анна Максимовна, была уже не нужна, но другой, простой и сердечной, у нее еще приготовлено не было, потому что до сего дня она выступала на многолюдных собраниях, где речи были строго деловые и серьезные.

Вдруг она услышала за спиной шаги, неясный шопот, шушуканье. Что там еще? Обернувшись, она увидела, что к ней медленной поступью приближается дородный старик с седой бородой, которую ветер широко раздвоил книзу, как у генерала Скобелева. Старик держал поднос, покрытый рушником, на подносе огромный каравай хлеба, а на каравае — что шло вразрез с обычаем — чайный стакан, до краев наполненный красным вином.

— Дорогая нашему сердцу Анна Максимовна! — негромко, но очень торжественно начал старик. — Встречая вас у въезда в станицу, мы хотим первыми из всех лично приветствовать вас. Мы выражаем вам свое спасибо. Мы, — старик отчаянно вздохнул, — мы хотим… как бы сказать… отдать вам должное внимание… — И тут все сразу поняли, что оратор забыл свою речь и будет теперь петлять, пока не найдет нужных слов или не умолкнет растерянно, под негромкий пересмех молодежи.

«Эх, жалко старика!» — подумала Птицына и, чтобы не видеть его позора, чуть скосила глаза. То, что она увидела, несколько отвлекло ее от стариковой речи. Волоча длинные скамьи и доски, по дороге из станицы двигались люди. Подставив дюжие плечи под переносную трибуну, что всегда стояла на площади станицы, на месте первомайских и октябрьских демонстраций, десятеро солдат тащили ее сюда, укутанную кумачом и украшенную портретами вождей.

Встреча, назначенная на три часа, стремительно передвигалась к двенадцати. Все, видно, летело прахом — и концерт районной самодеятельности, запланированный тотчас после встречи с кандидатом в депутаты, и закладка «Сада в защиту мира» имени знатного садовника Птицыной. Оттого, что она нечаянно подвела Бучму, Анне Максимовне стало вовсе не по себе. «Хоть бы уж скорей старик закруглялся», — думала она, чувствуя себя во всем виноватой, а между тем тот, вздыхая так глубоко и резко, что медали позвякивали у него на груди, упорно продолжал свою речь. Сжимая поднос побелевшими от волнения пальцами, точно он хотел раздавить его на глазах у всех, старик, не мигая, глядел на Птицыну.

— Мы хотим вам сказать — в душе нашей вы уже в полном смысле депутат, и мы будем голосовать за вас от мала до велика, и я лично отдам за вас все свои голоса…

Он, должно быть, хотел сказать, что отдаст все свои силы на строительство коммунизма, но эта мысль на ходу столкнулась с другой — что он с удовольствием проголосует за Птицыну, обе пострадали при столкновении, — но народ его отлично понял, только какой-то смешливый казачонок в лихо сдвинутой на затылок кубанке хохотнул в рукав куртки.

— Я тоже хочу сказать вам от старшего поколения, с нашей стариковской позиции. Кто таков был ваш покойный батько, Максим Птицын? Если просто сказать, так голытьба, безлошадник, не своей судьбы человек. А вы? А вы из самой науки сотворены, хотя наша, станичная кровь в вас. Был раньше мужик без науки, а ныне наука не может без мужика, негде ей быть, как при нем.

Скосив глаза, Птицына следила за тем, как доски были уложены на козлы и на них взобрались старики и старухи, а для себя молодежь составила вместе две тачанки, бестарку и несколько велосипедов, образуя пятое, самое высокое кольцо вокруг нее, Птицыной.

«Должно быть, трибунку сейчас вкатят сюда и мне с трибуны придется говорить», — хозяйски соображала Анна Максимовна, пытаясь быстро построить план своего ответного слова и все еще мучительно не находя ни одной соответственной обстоятельной мысли. Трогательная, сбивчивая речь старика волновала ее до слез, мешая сосредоточиться.

— Спросили мы раз одного ученого, кто есть счастливый человек по его мнению, — продолжал старик, — и он ответствовал нам: тот, говорит, счастливый, что свою часть, свою долю от общего хлеба жизни имеет, кто с частью общего дела идет… И я присоединяюсь к тому мнению. Большого счастья вам, Анна Максимовна, большого вам пая в общем деле. Я прошу вас при случае после выборов рассказать нам о борьбе за мир, поскольку вы соучаствовали в том, а теперь удостойте отведать нашего колхозного вина и принять колхозную хлеб-соль, наш хлеб жизни.