Том 2

— Эх-ма, господин хороший, сударь милостивый, ежели, так сказать, речь зашла, так я бы прямо и твердо осмелился заметить и вывести на чистую воду, то бишь не то что я желал бы показаться неучтивым, однако с вашего позволения, со всем нашим уважением, эти денежки, конечно, вам кто-то подсунул, то есть это самое означает неходовую, вышедшую из оборота монету.

Удивление и испуг высокородных господ ничем не отличаются от гнева поселян. Рыцарь схватил корчмаря за глотку. А когда отпустил, грохнул кулаком по плечу несчастного соглядатая, а там уж стал трясти его как Сидорову козу.

— Загребала, ростовщик, дрянной слуга, нечестивец, к тебе или к такому, как ты, служаке я послал своего поверенного, надежного управляющего доходами, чтобы на Сретенье ты обменял ему деньги. А ты вернул мне, ежели считать по весу, меньше половины! А теперь выходит, что ты ни одну монетку не обменял без лукавства. Ну смотри! Наверняка, в преисподней тебя и все ваше племя сыщиков и менял ждут тяжкие наказания, но раньше, чем ты отведаешь их там, я уже здесь велю своим слугам надавать тебе затрещин — пять раз по пять с каждой стороны, и они выколотят из тебя прибавку! Клянусь мечом святого Павла, эти обиралы даже самого короля пустят по миру!

— Сударь, — ответил погоняла стесненным и дрожащим голосом, — я отродясь не видел вашего посыльного, верного управляющего вашими доходами, сроду не менял ему денег. Не сижу я в меняльных ларьках, я бедный зазывала, ищейка и сыщик компании почетных минцмистров монетных дворов. Рыскаю по рынкам, будто легавая, прилагаю все старания, чтобы дело моего хозяина процветало, и слежу за тем, чтоб товар на чистое серебро не обменивали, а только лишь на монеты.

— Вот это как раз то самое и есть, за что я тебя укоряю, — резко отрубил вельможа и, размахивая под самым носом сыщика тяжелым кулачищем, неустанно повторял: «Магомет! Магомет! Магомет!»

Фуссьену такой оборот дела оказался весьма кстати. Он быстро выпил вино и, надув щеки своим французским смехом, со всей силы подул на монетки, так что они от такого могучего выдоха взвились над столом и рассыпались со звоном.

— Смотри-ка, — воскликнул Фуссьен, — эти денежки легче фигового листка, стало быть, деньги богачей ничего. не стоят. Так неужто я, предпринявший столь долгое путешествие, стану продавать превосходные гентские сукна за эти бляшки? Ха, получить в обмен этакую ерунду, что весит не тяжелее овечьего волоса!

— Не тяжелее овечьей шерстинки! — поправил корчмарь.

— Вполне возможно, — согласился Фуссьен, — но не мешайте мне высказать свою мысль. Ваши деньги ничего не стоят, они у меня сложены столбиками и перевязаны проволочкой. Ежели за эти кучки я не куплю слиток чистого серебра — я нищий.

— Французский купец сказал, — вмешался зазывала, — что продаст денежки за серебро!

— Тысяча парижских бочек и колоколов! — вскричал Фуссьен. — Разве я говорил что-нибудь подобное? Ты, минцмистровский погоняла, их ищейка, их легавая! Ты последний, кого я мог бы не остерегаться!

С этими словами Фуссьен опустил руку в свой широкий карман и вынул прекрасный серебряный турский грошик. Щеки у него вспыхнули, он стукнул монеткой по столу и пояснил тоном славных школяров:

— Это прекрасная монета несчастного короля Людовика, отлитая из настоящего серебра с чеканкой на обеих сторонах. На лице — двойная перламутровая кайма, обвивающая знак креста, на обороте — изображение прекрасной арки, по нему даже слепец поймет, что это город Тур! Ах, если бы Людовик владел кутногорским серебром, он бы чеканил монету величиной с калач!

Вельможа подержал французский грош на ладони, затем с величайшей учтивостью возвратил его владельцу.

— Вы, легавые и меняльщики, и минцмистры, — проговорил он, оборотясь к Бишеку, — вы, склочники, каверзники, обманщики, — знайте: ежели доведется мне получить аудиенцию у короля, я непременно буду его просить, чтобы он выгнал вас вон. Мне внушил это Бог, Бог указал мне на того расстроенного крестьянина, которого я собирался наказать, а он скорее заслуживал жалости.

Едва кавалер выговорил эти слова, как снаружи послышался шум и топот грубых башмаков. Внезапно распахнулись двери, и в корчму ввалились двое кавалеровых слуг с мужичонкой. Бедняжка убежал недалеко, его схватили где-то около окружной стены. Едва он предстал перед вельможей, как в благородных жилах взыграла кровь. Вспомнился рыцарю его испуг, вспомнилась шапка, что сползла на затылок, когда по вине крестьянина конь под ним взвился на дыбки, и вытянул он мужичонку по хребтине ремешком своего ягдташа, а потом простил его и дал горсточку ничтожных, изъятых из обращения бляшек. Денежки примирили мужичонку с кавалером, губы его раздвинулись в счастливой улыбке, и он покосился на корчмарский бочонок.

Приближался полдень. Вельможа не хотел рассиживаться в корчме, куда заглядывают все кому не лень, и засобирался уходить. Но прежде чем выйти, он сделал своим слугам незаметный, но достаточно понятный знак. Те тоже поднялись со своих мест.