Том 2. Рассказы. Книга 2

Они долго сидели за столом. Пробовали читать, но чтение не ладилось. Тогда они, забыв потушить лампу, легли втроем на широком диване и заснули.

Роза иногда, не открывая глаз, бормотала:

– Ай, Боже… Ай, Боже…

Так они спали, а в лампе мерцал, умирая бледный огонь.

II.

Соня родилась в Тамбове и все время жила там пока не кончила гимназии. Отец ее был священник, высокий, седобородый, с чистыми глазами, как у ребенка. И у матери были такие же чистые глаза, и она научила Соню верить в Бога и молиться Ему. И Соня верила и молилась.

Когда Соня была в шестом классе, к брату Сереже стал ходить гимназист Чепраков, красивый малый, с добрыми серыми глазами, тоже чистыми и честными. И он очень хорошо и убедительно говорил, что молиться Богу и верить в Него не надо, что это предрассудок и заблуждение и что Бога выдумали злые люди, чтобы бедный народ коснел в невежестве. И Соня перестала молиться и перестала верить.

Но в душе ее как будто ничего не произошло. И лицо ее не изменилось: такая же детская улыбка, такие же строгие и невинные глаза – все как раньше; и произносила она новые слова – «долг перед народом», «национализация земли», «в борьбе обретешь ты право свое» – таким же тоном, каким раньше она произносила «Отче наш, иже еси на небесех», – отчетливо, точно, с убеждением в том, что вся истина тут.

Волосы Сони всегда были причесаны: платье без пятнышка и всегда белели ослепительно воротнички и рукавчики.

И казалось, что она говорит всем: «Посмотрите, какая я чистая, милая, честная. И вы будьте такими… И тогда все прекрасно устроится».

Когда Соня приехала в Петербург, поселилась на Васильевском Острове и поступила на курсы, к ней пришел Чепраков и сказал:

– Завтра, Соня, мы пойдем с вами к Ивану Петровичу. Он вам даст поручение.

И вот началась для Сони новая жизнь.

Она ходила на митинги, перевозила «литературу», ездила на паровике за Александро-Невскую заставу и там занималась с измученными и усталыми людьми политической экономией и историей Западной Европы, изредка забегала к Чепракову и, нахмурив свои детские брови, говорила серьезно:

– Если я им понадоблюсь, Чепраков, для дела, то я всегда могу. Имейте это в виду.

Так проходил день за днем, и Соня не уставала работать, потому что никогда она не торопилась и все, что поручали ей, исполняла точно, строго и аккуратно.

Но вот однажды к ней пришел Чепраков и сказал, растерянно оглядываясь по сторонам, как будто не узнавая Сониной комнаты:

– Сожгите, если у вас, Соня, что-нибудь есть. Иван Петрович скрылся: он провокатор. Хорошо, что он вашего имени не знал: вы, может быть, уцелеете, а мне уж, наверное, капут.

И в самом деле, вскоре Чепракова арестовали и еще многих. А через несколько дней пришлось Соне бросить партийные дела, потому что вышло так, как будто и партии вовсе не было, а был только один Иван Петрович. Так, по крайней мере казалось Соне, потому что она любила точность и чистоту, а теперь в партийных делах было нечисто.

И Соня не знала, как теперь жить и что делать.

III.

У Маши отец был помещик. Человек он был мягкий, ленивый, сердцем нежный, обожавший дочь безмерно. Мать умерла, когда Маше было три года, и девочка росла под присмотром немки, весьма чувствительной и наивной.

Маша любила отцовское гнездо, любила черную тамбовскую землю и огромный сад великолепный, по веснам белый, благоухавший томно, любила зеленый пруд задумчивый и гулкую мельницу.

Читала Маша много и книги разные – и Дюма, и Шиллера, и Сальяса, и Пушкина – и подолгу мечтала, ленивая, как отец, и, как он, нежная сердцем.

Потом она поступила в гимназию и, скучая, рассеянно училась. Ожидала с нетерпением каникул, чтобы опять встретить июньские дни около пруда с томиком стихов в руках. Потом она влюбилась в Сережу Тополева. И она ему нравилась, по политической экономии, как он ни бился, изучит Маша не могла и не умела отличить эс-дека от эс-эра. Сережа, увлеченный политикой, охладел к мечтательной Маше. Но Маша ничего не замечала и все по прежнему верила, что есть у нее жених прекрасный и таинственный и что для нее, Маши, совершает он там какой-то свой подвиг мужской, трудный.

Тонкая, как стебель, была Маша. Лицо ее было нежно и прозрачно. И глаза ее были целомудренны и строги, и прекрасная была в них тишина.

И когда мечтала Маша, счастливая улыбка сияла на ее милых губах. А если кто-нибудь отвлекал ее от мечтаний, тревожилась она и все пугало ее, все казалось ей грубым, люди – жестокими, город – страшным.

Любила Маша уходить в поля на рассвете и стоять подолгу, прислушиваясь к шелесту колосьев, возлелеянных солнцем: любила Маша в лунные ночи таиться за садом, у оврага, ожидая в сладостной тревоге, что вот придет сейчас кто-то неведомый и уведет ее в голубой мир благодатный.