Том 2. Рассказы. Книга 2

Батюшка рассказывал, как напился вином виноградным старый Ной, как посмеялся над ним сын его Хам и как прикрыли наготу отца Иафет и Сим, братья Хама. Батюшка был веселый, вместо напился говорил «наклюкался». И Наташа вспоминала о тете Серафиме и думала: «теперь я знаю, что значит наклюкаться».

Шел печальный осенний дождь, и нельзя было гулять в саду. Бродили девочки скучные в скучных коридорах старого пансиона.

Машурина рассказывала Наташе разные истории:

– В третьем классе есть девочка Лилитова {…девочка Лилитова. В лунные ночи она встает во сне с постели и бродит… – Лунатичка Лилитова связана с оккультным и распространенным в литературе т. наз. «серебряного века» образом Лилит (см. ниже комментарии к рассказу Ф. Сологуба Красногубая гостья); для Чулкова, впрочем, важно лишь напоминание и потому Лилит редуцируется здесь до фигурки бродящей по ночам пансионерки.}. В лунные ночи она встает во сне с постели и бродит по пансиону. Забирается на рояль и шкаф. Однажды пробралась в гимнастический зал, залезла на трапецию – а сама спит.

– Это страшно, – говорит Наташа.

– Да, страшно. А то еще рассказывают, что у мадам Гусевой голова по ночам от тела отрывается. Второклассницы видели: лежит Гусева на постели без головы, а голова на туалетном столике рядом с мылом и зубными щетками.

– Я боюсь, – говорит Наташа.

– Еще бы! И я боюсь. А у нас в подвале, под нашим дортуаром, кости в цепях нашли – человеческие…

– А что такое Упырь? – спрашивает Наташа.

– А это, кто кровь пьет живую.

– А доктор пьет?

– Нет. Его только так прозвали, потому что у него губы красные. Он добренький.

Молчание.

– Скоро нас свидетельствовать будут, – говорит Матурина мечтательно.

Дошла очередь и до Наташи. Мадам Гусева повела ее к доктору на третий этаж.

– Вот вам – деточка, доктор. Я зайду к вам на большой перемене: у меня сейчас подряд два урока.

Страшно почему-то Наташе. Запер доктор дверь. Угощает Наташу конфеткой.

Говорит Наташе ласково:

– Поди сюда. Я тебя не съем.

Вот он поставил Наташу совсем близко. Она чувствует прикосновение колен его.

– Ну, расстегни платье. Я выслушаю тебя.

– Упырь, – думает Наташа: – Упырь.

Алеют губы доктора, бледнеет лицо, и чуть вздрагивают руки. Пахнет дурманными духами от черного сюртука. Душно в комнате от жаркого камина. Шторы спущены, и кажется, что – ночь и что утра не будет никогда. Кажется, всегда суждено так быть вдвоем с алым ртом.

Темно в комнате. Только рыжие волосы Наташины поблескивают от огня в камине.

– Как тебя зовут, деточка?

– Наташей.

– У тебя ничего не болит?

– Ничего.

– А здесь больно?

– Нет.

– А здесь?

– Нет.

– Ну, детка, развяжи вот эту тесемочку. Да ты не бойся, я худого не сделаю.

Стоит в одной рубашонке Наташа на мягком ковре. Глаза ее влажны и губы слегка дрожат. Розовеет сквозь полотно юная земная жизнь. Вдыхает Упырь алость теплую и желанную.

– Ну, ложись, детка – сюда, на диван. Вот тебе и подушка, милая.

– Я боюсь, – говорит Наташа: – я боюсь.

– Чего ж ты, Наташа, боишься? Я тебе больно не сделаю…

И видит Наташа, как темнеют глаза на бледном снежном лице.

Соня, Маша и Роза

I.

Тринадцатого марта повесили в Николаеве брата Сони Тополевой. Он был нелегальный, и всего только за несколько часов до исполнения приговора Соня узнала, что инженер Шварц, приговоренный к смертной казни, вовсе не инженер, а ее брат Сережа.

Соня жила в это время на Седьмой линии Васильевского Острова и прилежно готовилась к экзамену по химии.

В сумерки пришла к Соне какая-то дама в черном, под густой вуалью, и подала записку.

Соня три раза прочла записку, но слова распадались как-то, и она не могла сообразить, что Сережу предал провокатор Чернявкин и что уже все кончено.

Записку она стала читать, ничего не подозревая и улыбаясь, и, прочтя, продолжала улыбаться и сказала гостье в черном:

– Хотите чаю? Он еще теплый… Хотите?

Дама сказала тихо:

– Нет, я ничего не хочу.

И только тогда Соня поняла, наконец, что значит приход неизвестной дамы. Соня закрыла лицо руками и Долго стояла так посреди комнаты, ничего не видя, а когда открыла глаза, дамы не было уже и уже совсем стемнело.

В тот же вечер, узнав о Сонином горе, пришли к ней две подруги – Роза Крич и Маша Ковылева. Они были землячки и знали Сережу Тополева гимназистом. Маша была в него влюблена когда-то, и теперь, узнав о его казни, верила, что он был женихом ее, и в печали изнемогала от любви. Было ей всего лишь семнадцать лет. И глаза ее на худеньком прозрачном лице горели темным тревожным огнем.

Роза Крич, некрасивая еврейка лет девятнадцати, с длинным тонким носом, ходила по комнате, заложив руки за спину, вздрагивая, и бормотала:

– Ай, Боже… Ай, ненавижу… Ай, Боже…

За стеной в соседней комнате часы пробили двенадцать.

– Мы у тебя ночевать останемся. Хочешь? – сказала Маша.

И вдруг заплакала, по детски, размазывая по лицу слезы маленькой беспомощной рукой.

Соня пошла в кухню и сама поставила самовар, потому что кухарка легла спать.