Том 2. Лошадь Паллада

Да и вообще, останься Борис Васильевич здесь, на Дальнем Востоке, его творчество, в котором было столько своеобразия и нежной прозрачности, имея некоторую материальную и большую моральную поддержку, наверное развернулось бы много шире, так как на внимание со стороны дальневосточных читателей и редакторов Бете жаловаться не приходилось и на долю его вещей выпал здесь редкий, пожалуй даже – исключительный успех.

* * *

Трудно сказать, в чем интереснее Бета, в стихах, или в прозе. Может быть, наиболее своеобразным был он в своих прелестных, кружевных миниатюрах, так как эта форма, не стесняя требованиями стихотворной техники, давала ему возможность наиболее яркого выражения причудливой нежности и легкости его большого лирического дарования.

Бета всегда элегичен и романтичен. В его стихах яснее всего просвечивает Блок, преломленный через влияние позднейших футуристов, в особенности, пожалуй, Пастернака. Приемами последнего – сдвигами планов, не непосредственным, а как бы вторичным отражением действительности – Бета часто пользуется в построении своих художественных образов. Сам он считал себя учеником Н. Гумилева, однако в его стихах мало четкости и яркости, присущих акмеизму.

Тематика его поэзии очень разнообразна, но в общем тоне его лирики лишь изредка звучат жизнерадостные нотки. Да и сам он любил слова: «угрюмый», «хмурый», «мрачный». Динамика его стихов часто достигает большого напряжения, а ритмическое движение дает иногда интересные мотивы, в особенности в «Фокстротной поэме» (сборник «Парнас между сопок». Владивосток. 1922 г.). Однако, в общем, стихи его по большей части технически «сыроваты», недостаточно обработаны.

Что касается прозы, то большинство его вещей, печатавшихся на Дальнем Востоке, были удачной стилизацией и Бета мечтал выпустить их в Европе отдельным сборником. Среди них некоторые удивляли исторической эрудицией автора.

Для прозы Буткевича характерна легкость, с которой идет развертывание сюжета и та творческая интуиция, которая позволяет ему превращать самую, казалось бы, избитую тему в художественную вещь. Словесные краски Беты акварельно-легки и воздушны; на них почти везде лежит некоторая печальная туманная дымка, лишь изредка подымающаяся, чтобы показать вещи в неожиданно-резком и смелом повороте.

Темы этого цикла рассказов, независимо от стилизованной автором эпохи, почти всегда – несчастная любовь и гибель от нее.

Видение под внешней оболочкой вещей других, трансцендентальных сущностей – вот в чем основная черта и аромат творчества несчастного погибшего художника.

Н. Берберова. Из книги «Курсив мой» *

В связи с этим вспоминаю другой случай: в 1926 году некто Борис Буткевич прислал из Шанхая рассказ в «Новый дом», который я немедленно напечатала – он был талантливый, и все потом (даже Бунин) говорили, что автор «обещает». Мы стали переписываться. Буткевич с Дальнего Востока переехал в Марсель. В 1928 году, когда я ехала из Канн в Париж, я дала ему знать, чтобы он пришел на вокзал, я хотела ему помочь устроиться хотя бы марсельским корреспондентом «Последних новостей» (он очень тяжело работал). Выхожу в Марселе на платформу. Стоит перед вагоном маленький человек, скромно одетый, курносый, с глупым лицом и повадками провинциала. Я подошла. Стали разговаривать. Я старалась не замечать его внешности и сразу перешла к делу. Вдруг человек говорит: «Я – не Буткевич. Извините, только Буткевич не пришел, я за него». «А где же он?» – спросила я, сердце мое упало. Я почувствовала, что сейчас ужасно рассержусь.

– Они не пришли, – сказал человек, – потому что у них нет нового костюма, а в старом они стыдятся.

Я онемела. Мысль, что кто-то не пришел из-за дырявого пиджака и стесняется МЕНЯ! боится МЕНЯ! мне показалась совершенно абсурдной. Соображение, что прислан был какой-то идиот, чтобы мне об этом сказать, привело меня в бешенство. Но я сдержалась и сказала:

– Очень жалею.

И пошла в свой вагон. Человек с глупой улыбкой смотрел мне вслед.

Позже Буткевич извинился передо мной, написав мне, что он был болен и к поезду прийти не мог. Я своих чувств к нему не изменила: писала ему, устроила две его корреспонденции в газету и, когда он умер на больничной койке, написала о нем некролог.

З. Гиппиус. Из письма к Н. Берберовой *

Четверг.

Le Cannet <1927>

Мы приедем на будущей неделе, милая Нина. И, конечно, сейчас же увидимся… А я вам хочу написать о Буткевиче.