Том 2

— Заткнись, Ухарь! — гавкнул Ноздря. — Ничего не знаешь! Варяг голодранцем вырос, с голодранцами и пойдет. Тут политика! Понимать надо. Если мой батька был волостной старшина, то они при любых Советах мне зад будут драть. Давить их надо, чтоб боялись! «Сословье»! — презрительно прорычал он и посмотрел на Дыбина.

— Ну ладно, ладно, Вася, — примирительно сказал Дыбин и похлопал Ноздрю по плечу. — Ну поспорили — только и того.

Ноздря уже благодушно расплылся в улыбке и самодовольно сказал:

— Мы тоже кое-что понимаем.

Ухарь сразу умолк и снова сел на пол: он-то уж ничего не понимал ровным счетом. Но знал он, что означает «взять Варяга». Это — смерть. В общем гомоне Ухарь опустил голову и думал: «Сказать Федьке или не сказать?»

…С рассветом четырнадцать всадников подскакали к дому Герасима Полынкова, налетели неожиданно, и начали расправу. Одни зажигали ригу, другие очищали сундуки, третьи били Герасима. А он в ужасе стонал:

— Братцы! Товарищи! Побойтесь бога!

— А ну-ка прибавь ему за «товарищей»! — крикнул из раскрытого окна Васька Ноздря. — Подложи и от господа бога! В наказанье за грехи.

Избитого, окровавленного Герасима погнали на площадь, к церкви, чтобы убить на глазах у всех только за то, что он позволил себе беседовать с Андреем Вихровым, а после где-то сказал: «Хороший человек Андрей. Он им, бандитам, задаст, подождите!» Больше не было за ним никакой вины.

На площади в Паховке собралось человек двадцать крестьян, насильно пригнанных сюда. Пьяный вдребезги Ноздря развязал руки Герасима и отвел его на десять метров от Ухаря.

— Готовьсь! — скомандовал он Петьке.

Тяжелые думы проскочили в Петькиной бесшабашной голове: «Как? Я должен убить человека?! Я никогда не убивал. Неделю назад записался в партизаны. Хотел кончать тех, кто разорил отца, взял хлеб. А заставляют стрелять в Герасима Полынкова. За что?» Руки у Петьки дрожали. Он не мог стрелять. «Не выстрелю — и все», — решил он.

Односельчане, понуря головы, крестились и плотно, маленькой отарой, жались друг к другу.

— Эх, баба! — сказал кто-то из бандитов.

— Сперва всегда так, — полушутя поддержал кто-то из них же.

Герасима подвели к Ухарю поближе. Между ними оставалось всего три шага. Окровавленное лицо дрожащего в предсмертной тоске и не повинного ни в чем человека смотрело на Ухаря. Петька с жгучей ненавистью глянул на Ваську Ноздрю. Тот увидел его взгляд, уперся совиными, навыкате, глазами в Ухаря и рявкнул:

— Пли!!!

Зажмурился Петька Ухарь и выстрелил…

Петька Ухарь убил человека. Вот Герасим перед ним мертвый… Все завертелось, закружилось, затуманилось в глазах. С кем шел Ухарь к лошади, как сел на нее и как очутился перед бутылкой самогонки — он не помнит. Но он помнил глаза Герасима, смертельно-удивленные в великом страдании. Ухарь пил самогон, а Герасим все смотрел и смотрел на него.

Крестьяне понуро разбрелись по домам. Внутри поднималась злоба. И думалось каждому: «Как люди дошли до такого зверства? Зачем заставили Петьку? Страшно. И терпеть нельзя больше».

Площадь опустела. Лишь один Герасим лежал на середине, раскинув руки. К нему подбежала собака — нашла-таки хозяина! — села на задние лапы и, поднявши нос к небу, завыла, надрывно и безнадежно. Потом и она замолкла.

В жуткой, необычной для села тишине процокотали копыта лошадей. Бандиты рыскали в поисках Федора (дома его не оказалось).

А в это время на другой стороне улицы Семен Сычев опускал в колодец Федора на бадье. Весь день он просидел у Семена в погребе, а теперь решил перейти в колодец на время, пока уедут бандиты: Васька Ноздря злопамятен.

Федор расставил ноги, оперся ими о бревна сруба и прижался к стене.

Он слышал, как Кучум подъехал к колодцу и весело проговорил:

— Здорово, Семен Трофимыч! Дай-ка лошадям воды по ведерку.

Семен вытащил бадью с водой и поднес к морде лошади.

— Варяга не видал? — спросил Кучум.

— А на кой ляд он мне нужен, ваш Варяг.

— Тогда за кого же ты — за нас или за красных? — спросил шутя Кучум.

— Василь Вадимыч! — добродушно отвечал Семен. — Я — середняк вечный: ни тому, ни другому! Не обидишься, если правду скажу?

— Нет. Валяй говори.

— Если бы, — начал с расстановкой Семен, — вот сейчас расступилась земля и вы, обе власти, провалились в тартарары, то — лучше было бы.

Кучум резко повернулся от Семена, не ответив на «правду».

— Ты гляди: не заезжай дальше! — выпалил Ноздря, ударив Семена плетью, и рысью поехал за главарем.

Семен передернул от боли плечами и, зло посмотрев вслед бандитам, твердо сказал:

— Конец. Бить надо.

Андрея Михайловича бандиты тоже не смогли обнаружить. Каждый раз, как только они заявлялись в Паховку, он исчезал — как проваливался в землю. А сегодня он весь день пробыл в волости, получал оружие для отряда самоохраны.

К вечеру Ноздря с Кучумом подъехали к избе Андрея. Ноздря грузно слез с седла и, пошатываясь от выпитой без числа самогонки, ударил в окно прикладом. Посыпались стекла. Выбежала старушка Степаниха и будто окаменела в дверях, увидев бандитов.

— Чего стала, ведьма! — зарычал Ноздря. — Выходи из избы совсем. Грелку будем делать.