Том 2

— Ну что теперь делать? Отвечу, пожалуй, всем сразу на главный вопрос: все на общем собрании не должно быть и близко похожим на применение силы… — Некрасов, казалось, обдумывал каждое слово, взвешивал, поэтому говорил с паузами, — собрание должно расшевелить тех, кто готов вступить в колхоз, но пока сомневается… Увеличить число желающих — в этом задача собрания… Пожалуй, надо принять предложение Матвея Степаныча: после общей сходки сразу провести и собрание колхоза. А записать на первом собрании так: «Считать решение данного собрания обязательным для всех вступивших»… Насчет процентов: сводки надо давать два раза в неделю, как требует окружком, — тут ничего особенного нет, учет вести обязательно. Важно, чтобы в погоне за процентами не наломать дров… Так я понимаю… Еще что? Верно, Федор Ефимыч: враги есть. Наши ошибки — козырь им в руки. Малейшее насилие над середняком им на руку — не забывайте все… Конечно, ошибки будут. Ведь никто до нас ничего такого не делал… Мы пока пойдем ощупью, — что скрывать! — но… надо прощупывать впереди себя хорошенько, чтобы не оступиться в яму. Мы обязаны делать возможно меньше ошибок… Вам я верю, ребята, — вывезете… С тобой, Матвей Степаныч, мы успеем наговориться вволю: в следующий приезд пойду к тебе ночевать. А сейчас пока отвечу тебе так: будешь строить социализм, хоть и не осилил Маркса. Нам его строить. Давайте начинать, товарищи. — Спокойный, ровный и неторопливый голос Николая Ивановича звучал так, будто он говорил за чашкой чая, в семье, за столом.

Но Федор и Ваня поняли и другое: Николай Иванович тоже сомневается в правильности письма окружкома и, соглашаясь с мнением партийной ячейки, нашел среднее (и «обязательно», но «для вступивших»).

— Как запишем? — спросил у всех Крючков.

Никто не знал, что ответить. Не записывать же, что партячейка выражает сомнение в правильности письма окружкома. Выход нашел Федор:

— В протоколе записать: «Письмо окружкома принять к исполнению — начать коллективизацию села».

Николай Иванович согласно закивал головой.

Потом посоветовались и решили назначить общую сходку села на следующее воскресенье. Как бы долго и много ни говорили они с крестьянами и между собой о будущих колхозах, но это решение («назначить на воскресенье») показалось и им неожиданным. Все получилось как-то сразу: агитировали, агитировали и вдруг — начинается. Начинается с этих строк сухого протокольчика в тетрадочном листе, где указан день и часы чего-то большого, неизвестного, но необходимого, такого, без чего выхода больше нет. Знали, что обязательно, но знали то, что это не должно быть понято крестьянами как обязательно. Матвей Степаныч после длительного молчания так и подытожил раздумья:

— Политика! Тут с этим делом ум распухнет — во! — И он всем показал десятью пальцами, как распухает ум от политики.

Перешли ко второму вопросу.

Николай Иванович достал из портфеля папку-скоросшиватель и открыл ее. Все, кто сидел около стола, увидели, что в папке подшито всего лишь два-три листа бумаги, исписанной четким почерком.

— Здесь, Федор Ефимыч, тебе ответ на выступление, — начал Николай Иванович. — Решением райкома и райисполкома доведено твердое задание кулаку Сычеву Семену Трофимовичу. В случае невыполнения в пятидневный срок — ликвидировать хозяйство, раскулачить.

— А что ж с ним самим делать? Куда его? — несмело спросил Володя Кочетов, до сих пор не проронивший ни одного слова.

— Изолировать из села, — ответил Николай Иванович.

— А дом? Двор? — спросил Матвей Степаныч.

— Колхозу, — коротко ответил секретарь райкома. И видно было, что здесь у него нет никаких сомнений и колебаний.

Без обиняков Крючков заключил коротко:

— Принять к исполнению.

Но от того, что сказал дальше Николай Иванович, все без исключения опешили. Он продолжал:

— И еще одно хозяйство намечено к раскулачиванию. Но решения пока нет, так как неизвестно мнение партячейки и сельсовета.

— Кто? — в недоумении спросили несколько голосов.

— Кочетов Василий Петрович, — ответил Некрасов.

Андрей Михайлович вышел из-за стола и зашагал по комнате в волнении. Федор недвижимо смотрел на секретаря райкома, не сводя глаз. Крючков привстал, да так и остался полусогнувшись. Володя Кочетов обхватил голову руками и застонал:

— Отца! Моего отца!!!

Один лишь Матвей Степаныч, окинув всех взглядом, сказал спокойно:

— Глупости все это, Николай Иванович. Сущие глупости. То ж — мой товарищ с детства!

— Да в чем дело?! — воскликнул Андрей Михайлович.

Николай Иванович пока не ответил. Он всматривался в каждого, проверял.

Миша побледнел. Обожгла мысль: «Анюта! Милая девушка… Ее „изолировать“ из села, отнять радость, разбить счастье». Он неожиданно для всех вскочил и закричал неистово, стуча кулаком по столу:

— Провокация! Клевета! Подлость! Василий Петрович — середняк, извечный трудовик! Если это случится — исключайте меня из комсомола. К черту! Все к черту! — И он закрыл лицо ладонями, опустившись на стул.

К нему подошел Федор: