Том 2

Агроном Земляков Михаил Ефимович, все еще остававшийся для многих Мишей, почти все лето разъезжал по селам своего участка. Он привозил новости и из района, от него первого узнали о том, что организовалась машинно-тракторная станция и что три новеньких трактора уже прибыли в Козинку. Негласно он уже составил план севооборота будущего колхоза и для Паховки. На бумаге все выходило здорово: он уже видел поля без бурьянов и чересполосицы, а мысленно представлял себе, где и что будет посеяно, как посеяно, сколько будет урожая. Еще только-только появились первые колхозы, да и то в соседнем районе, а он уже мечтал увидеть поля такими, какими хотел видеть. Может быть, он один в Паховке и видел землю будущего и заражал этим не только Володю Кочетова, которому все казалось легко и просто, но и Федора с Ваней и Андрея Михайловича, знающего, как это все будет трудно. Матвей Степаныч Сорокин верил Мише просто и искренне, по-детски, однако колхоз он себе представлял прежде всего как единую конюшню, где стоят могучие битюжанки, готовые в любую минуту работать в поле, в извозе и даже на скачках. Матвей Степаныч с увлечением рассказывал свой сон наяву:

— Знаешь, Миша, что будет?.. — При людях он называл его по отчеству, а с глазу на глаз только по имени, по-свойски. — И-их, что будет! Всех лошадей заменим только на битюгов. А по осени, каждый год, обязательно скачки устраивать и пробовать на тяжеловозов. И тогда ни в одном селе таких лошадей, как у нас, не сыщешь во всей округе. Будут хорошие лошади — будет хлеб. Много хлеба! Ешь по самую завязку.

Все они мечтали об одном и том же, но каждый по-разному. Миша так загорелся картинами будущего, что часами мог просиживать в какой-либо группе крестьян и рисовать все, что видит. Поэтому, разъезжая по селам, он часто возвращался домой поздно вечером. Анюта в таких случаях уходила домой, не дождавшись любимого. Иной раз девчата шутили над ней:

— Твой-то опять закатился и о тебе забыл.

— А ему некогда, — отвечала Анюта. — Обо мне он не забудет — не такой человек. — Говорила она это спокойно и уверенно, так, что все чувствовали — дело у них прочно и навсегда.

Миша и правда постоянно думал о ней. Бывало, пыльный и грязный, подъедет к дому Кочетовых и спросит в окошко:

— Анюта дома?

А из хаты голос Василия Петровича:

— Анютка! Миша зовет. — Он тоже относился к их любви просто и открыто.

Потом они садились вдвоем на дрожки и ехали к конюшне.

Лошадь, когда-то купленную в складчину на три двора, Матвей Степаныч самолично передал в Мишины руки, хотя ежедневно проверял, все ли в порядке насчет сбруи, нет ли наминки и нагнетов. Агроному никаких средств передвижения не полагалось, кроме своих собственных ног, он обязан был по десять — двенадцать часов ходить пешком. Но Матвей Степаныч не допустил такого:

— Как это так, чтобы агроном — пешком! Что они там, с ума посходили, твои начальники? Бери кобылу да распоряжайся.

Так он рассудил.

Эту-то немудрящую лошадку и распрягут, бывало, Миша и Анюта вместе. Потом Анюта поливала Мише из кувшина воду, а он, раздевшись до пояса, умывался, плескался и отфыркивался. Анюта всегда замечала, если у Миши оторвется пуговица или появится непорядок в одежде; она тут же брала иголку и зашивала аккуратно. Любовь их была чистой, простой и ласковой — они ничего не требовали друг от друга, и каждый считал другого лучше, чем он сам. Может быть, в этом и есть секрет настоящей, счастливой любви.

Уже Федор с Андреем ходили к Василию Петровичу и, по обычаю, засватали Анюту. Все было решено. Казалось, что всему этому тихому счастью конца никогда не будет.

Так прошло все лето тысяча девятьсот двадцать девятого года. Подходила осень. Сначала она была обыкновенной осенью: с ведренными, заполненными паутиной днями, с отлетающими ласточками и печальными криками журавлей в степи, с перестуком цепов, с переплясом перекати-поля и распыляющим свою вату осотом, с запахами блинов и коржиков, дающих о себе знать за версту от села своим неповторимым аппетитным ароматом; потом были дожди и слякоть, когда Паховка казалась постороннему взгляду особенно заброшенной. Кто знает: заявись Тося весной, а не осенью — может быть, все было бы иначе. Но… что прошло, то прошло.

А небо было хмурое, земля раскисла — шли дожди.

В один из таких плаксивых, промозглых вечеров Миша сидел в своей хате с Анютой, прижавшись к ней щекой и слушая дробные переборы дождя за окном. Вскорости, как только установятся морозы, предполагалась их свадьба. Они уже все переговорили об этом и сидели молча. Федора не было дома. Он в последние месяцы приходил поздно, сразу ложился спать, а утром вставал и уходил снова. В тот вечер кто-то постучал в дверь.

— Ну, я пойду домой, — сказала Анюта, вставая с табуретки и целуя Мишу на прощанье.

— Скоро мой дом — твой дом, — тихо сказал Миша и пошел открыть дверь.

У двери оказался не Федор, а Матвей Степаныч. Он шепотом спросил:

— Кто есть у тебя?

— Анюта. Она уходит домой.

Анюта вышла на крыльцо.

— Здравствуйте и прощайте, дедушка Матвей.

— Прощевай, девонька, прощевай.

Потом мужчины вошли в хату.