Том 2

— Убить и дурак может — дело нехитрое, — поддержал Ваня. — Ты сначала подумай. Может быть, и ты в чем-нибудь виноват, Федя?

— Да, виноват! — ответил он, не останавливаясь. — Виноват. Виноват в том, что в двадцать первом не придушил Игната. А можно было бы. Просмотрел. Недоглядел… Ну, потолковать с ним надо. У-у, вражина!

— А Тосю ты не проглядел? — строго спросил Ваня, смотря на друга. — В душу ее заглянул? Хоть раз подумал о том, что она пошла за тобой не оглядываясь и что ее надо было пока вести за руку? Не подумал, что дело находит нас и в воскресенье, а она среди нас была одинокой? — Ваня спешил высказаться. — Может, ты и встречался с ней только на постели, да и то не всегда, если дела были ночью? Все мы проглядели. Все в ответе.

— Не терзай, Ваня. Не надо. — Федор сел и беспомощно опустил руки. — Никто из вас тут не в ответе. Я да Игнат: двое в ответе. — Неожиданно Федор вскочил, набросил пиджак и фуражку, подошел к двери и спросил, оборотившись: — Когда уехала?

— Часов в десять, — ответила Зинаида, — Почему мне не сказала сразу?

— Боялась, Федя.

— Думала, укокошу Тосю? Да я… я… сам пять раз могу за нее умереть, хоть она и… сволочь.

— Боялась за тебя, — оправдывалась сестра.

— Струсила. Испугалась… Впрочем, почему же она — сволочь? Просто для нее я — ноль… — И он вышел.

Зинаида и Ваня переглянулись. Ваня направился было за Федором и спросил:

— Куда?

— Оставьте меня. Похожу один.

Федор ушел в переулок и вскоре оказался в поле. Ночь была тихая и облачная. Луна ныряла из облака в облако, то освещая землю, то скрываясь от взглядов людей. Июньская ночная свежая теплынь пахнула на него от ржи. Перепела изредка отчеканивали свое «спать пора». Где-то вдали, в ночном, нестройно пели хором ребячьи голоса. Федор что-то силился вспомнить, что-то надо было осмыслить, какой-то случай в этом поле, казалось, произошел или произойдет. Когда это было? Да! Это было в тысяча девятьсот двадцать первом году. В этом поле семнадцатилетним юношей он встретился с Васькой Ноздрей. Тогда была гроза и был дождь. Потом он тогда вернулся к умершей матери и убитому горем отцу… Потом он застрелил в бою Ваську Ноздрю. Все это было. Жизнь прошла в огромной борьбе в маленькой Паховке… И еще лезли в голову обрывки мыслей: «Решить Игната — дело нехитрое: пришел в хату и… готово… но так вот, из-за угла, делают только трусы и предатели… Не годится». «Не стоит пачкать руки», — вспомнил он слова Зины… Вопрос встал перед ним неожиданно, как удар по затылку: «Неужели же я хуже Игната, если она меня разлюбила?» И тогда вкралось чуждое ему раньше ощущение неполноценности, вызванной пренебрежением любимого человека… Потом ему до боли захотелось видеть Тосю. Он считал ее частью самого себя и поэтому, может быть, не думал о ее душе за все эти месяцы, как не думал о самом себе, утонув в делах. Но оказалось, он-то не был частью Тоси, как она была для него. У нее была своя жизнь с самой осени прошлого года, со времени приезда… «Догнать!» — мелькнуло в голове. Он находился уже близко от табора ребят в ночном, он слышал уже их говор и смех, он хотел было сесть верхом на любую лошадь и мчаться за Тосей, но вспомнил слова Зины: «Часов в десять уехала»… Поезд теперь ушел. Нет Тоси… И не будет. А Игнат остался. К нему надо — лицом к лицу! «Еще посмотрим, кто прочнее нутром», — подумал он и гордо выпрямился. Так он постоял несколько минут и направился обратно в Паховку уверенной и твердой походкой. Шел так, будто уже точно знал, что он должен делать.

К хатке Игната он подошел в глухую полночь. Замка на двери не было — значит, дома. Постучал в окошко резко, как перед бедой. Хозяин с похмелья прохрипел:

— Кого черт носит?

— Черт к черту меня принес. Открывай!

Игнат растворил окно, выглянул и отшатнулся, узнав Федора.

— Зажигай-ка огонь. Давний твой «друг» прибыл «в гости». Встречай чем бог послал. — Голос у Федора был в тот момент твердый, властный и четкий. Но хата ответила молчанием. — Аль испугался, «герой»? Трусоват, трусоват, господин бандит. А открывать надо — ничего не попишешь: будем «беседовать».

Послышался голос Игната:

— Боюсь, что храбрый не выйдет из хаты трусоватого. Ты… лучше… уходи. Мне ведь все равно.

— А ты прямо из окна. Тебе ведь все равно, что из-под утла, что за углом.

Неожиданно окно захлопнулось, Игнат зажег лампу и, открыв дверь, стал на пороге.

— Только помни, — сказал он, — хлеб-соль у меня из дырочки подается на стол для таких дорогих гостей.

— А ты, хозяин, не стращай, а то я уж чую, как испуг наружу выходит. Угрожаешь — значит боишься. Ясно.

Федор вошел в хатку первым, окинул ее взором и сел за угол стола, без приглашения, как дома. На Игната он смотрел презрительно и, казалось, насмешливо. Игнат стал у печки, прислонившись спиной и держа руки в карманах брюк. Он без рубашки и бос, тугие мышцы выпирали на полусогнутых руках. «Сильный, черт», — подумал Федор и вспомнил Тосю. Он так резко встал, что Игнат невольно вздрогнул (но рук из карманов не вынул). А Федор вывернул карманы брюк и пиджака и сказал: