Ипполит. Да, Лавруха, и сие верно. Ленин мне испортил впечатление от твоей картины, и я скис. Человек он необычайный, сильный. А тут рабочие… ругаются! Ругают автора по матушке по Волге. Ничего не поделаешь.
Дятлов. Да пойми ты: рабочие! А ты — сын народа. Для него должен творить.
Кумакин. Что ты мне народом глаза колешь! Я лучше тебя знаю, что надо народу. Иконы ему надо, потому что они для него — иконы. А еще Буденного на вороном коне, потому что он Буденный. Если я от народа вперед ушел, то повеситься мне, что ли?
Дятлов. А может быть, не вперед? Может быть, в сторону? Нам икон не надо, но ты и от нас ушел.
Кумакин. Ничего я не знаю и спорить не хочу. Но одно знаю, что за мои вещи за границей платили бы громадные деньги. А вы плюете на меня. Вы недоразвитые люди, вам мертвая сирень, намалеванная на мешковине, дороже полетов моей фантазии. И я не виню вас. Чтобы понимать мое искусство, нужно жить по-другому… объездить все музеи мира… вообще жить по-другому. Я стою за пределами реализма. Я гений жизни, которой не было и быть не может. Вот что такое я. А теперь вопи, товарищ Федор. Вопи на меня.
Ипполит. Не так бы уж… «Я гений». Не надо.
Дятлов. Черт с ним, пусть будет гений. Но ведь тут чистейшая контрреволюция! Этот холуй мечтает служить пресыщенным классам, которым все на свете надоело. Вот ведь что это такое. Просто, как репа. Наслышался, начитался… Теперь американцы до того на мировой бойне разбогатели, что целые замки из Европы к себе перевозят. Они бы и Лавруху Кумакина для маскарада прихватили. Ленин сразу по твоей картине понял, какому идолу ты молишься. Золотому идолу ты молишься, нечистая сила! Четыре года назад я пустил бы тебя в расход без колебания, а сегодня смиряюсь, уговариваю тебя: Лавруха, служи народу, служи, скотина… то есть милый мой, дорогой. А ты кочевряжишься… буржуазия больше заплатит. Стоило для такой скотины Октябрь делать.
Кумакин. Пойдем, Клава, прозябать. Этим людям коров писать… тогда они скажут — вот народное искусство. Прощайте. Но запомните мои слова. Я, Лавруха, прозвучу в веках: Лавр Кумакин. Запишите.
Клава. Нет, милый мой, довольно… Я сама научу тебя делать картины. «Заграница». «Америка»… Без Америки проживем.
Настя
Господин с животом. Нам, Настасья Еремеевна, излишние знакомства совершенно ни к чему. Мы пришли сюда лишь только для того, чтобы окинуть беглым взглядом ваше подворье в дальнейших практических видах.
Настя. А перекусить?
Господин с животом. Сие естественно.
Господин в лаковых башмаках. Говоря языком делового Запада, мы это берем. Помещения староваты и грязноваты, мадемуазель Гвоздилина, но мы и не собираемся открывать в них ателье французских изысканностей.
Дятлов. Настя, ты подворье собралась продавать? С ума сошла?
Ипполит. Это уже весело.
Господин с тростью
Господин в лаковых башмаках. Говоря языком бульвара: деньги на бочку — и ваших нет… к взаимному удовольствию.
Ипполит. Сон какой-то. Дико даже.
Господин с животом. Никакого сна-с, господин постоялец, никакого сна-с. Нашей компанией получена лицензия на пуск маргаринового завода в черте города с правом вступить во взаимоотношения с постояльцами на предмет выселения последних… за определенную мзду, конечно.
Ипполит. Вот оно, Федор, вот оно! Почти как при старом режиме.
Настя. А давно ли, Федя, ты намеревался выдворить меня из собственного гнезда?..
Господин с тростью. Почти, да не почти. При старом режиме мадемуазель Гвоздилина и не помыслила бы даже о копейке вознаграждения. А мы намерены вступить с вами в полюбовный торг. Это огромное достижение, какого никогда не знали люди простого разряда в старые годы.