Том 2

В другом колхозе, «Памяти декабристов», с Мартынова семь потов сошло, пока он добился решения собрания о снятии старого председателя, горького пьяницы. И против нового председателя колхозники не возражали — Мартынов рекомендовал собранию члена райкома, управляющего госбанком Щукина, — и старого, Грищенко, не хотели снимать. Грищенко, бывший летчик-истребитель, капитан запаса, с орденскими колодками в три ряда, сидел за столом президиума и всем своим жалким видом подтверждал, что дальше его никак нельзя оставлять на ответственной работе в колхозе, — опухший с тяжелого похмелья и, кажется, успевший уже «заложить» с утра, сонный, небритый, безучастный ко всему, что происходило в зале колхозного клуба.

— Нельзя его снимать, товарищ Мартынов! — доказывали колхозники. — Ведь хороший человек был! Простой, обходительный. А колхоз наш как поднял! Первые два года он так работал, что мы за него богу молились, чтоб ненароком не забрали его от нас на другую должность. Ночей не спал, мотался по полям, по фермам. Уговорит, докажет, расскажет человеку, закоренелого лодыря в сознание введет!

— С таким председателем нам — жить и помирать не надо!

Мартынов недоумевал:

— Поднял колхоз — и сам же его и посадил?..

— Что верно, то верно. Посадил… Теперь вот опять попали в самые отстающие.

— Значит, надо снять его с поста председателя, как не оправдавшего доверия народа. Кто за это предложение?..

В зале не поднималась ни одна рука. Женщины всхлипывали, утирали кончиками головных платков глаза.

— Жалко человека, товарищ Мартынов! Как же так — снять? Позор ему какой!

— Сколько сил положил на наше хозяйство!

— А водки выпил еще больше!.. Нет, товарищи! Пьяницы причинили столько вреда колхозному делу, что мы должны поднять всенародный гнев против них! И уж оставлять их в руководстве мы не намерены нигде! Ведь, говорят, дня не бывает, чтоб ваш председатель не напился? Да он и сейчас, полюбуйтесь, пришел на собрание в нетрезвом виде.

— То старый хмель, товарищ Мартынов.

— Проспиртовался. Если б он теперь и бросил, так еще с месяц бы дух из него не выходил.

— Кто за то, чтобы Грищенко снять?

— И опять — никакого движения в зале, две-три руки за снятие, вздохи, всхлипывания…

— Товарищ Мартынов! Да ведь мы сами человека испортили, — заговорила одна колхозница. — Сами испортили, мы виноваты, а теперь заставляете нас голосовать против него!.. Колхоз большой, нас много — он один. Там крестины, там поминки, там свадьба, там новоселье. А у нас совести нет, зовем его: «Да зайди, Николай Андреевич, уважь, не погребуй нашим хлебом-солью!» Того не понимаем, что, если он у каждого выпьет по стакану, сколько же это получится? Мы — бессовестные, вот кто, а не он! Вот он и привык к этому зелью так, что теперь дня не может без него прожить!

— Там свадьба, там крестины, а там подводу дай съездить на базар, — опять пол-литра ему на стол?..

Весь зал возмущенно загудел:

— Нет, чего не было, того не было!

— Напраслину на него не возводите, товарищ Мартынов!

— Такими делами он не занимался!

— Не взяточник!

Мартынов немного смущенно, виновато покосился в сторону клевавшего носом за столом Грищенко.

— Прошу прощения. Значит, просто честно — спился?

— Честно, честно!

— Только пьет, больше никаких грехов за ним не водится!

— Но, вероятно, кто-то этим у вас в колхозе пользуется, — продолжал Мартынов. — Раз председатель вечно пьян, хоть и сам не безобразничает, — другим раздолье.

— Что раздолье, то правда ваша. Как говорится: гуляй, черти, пока бог спит!

— Петушиную ферму организовали.

— Какую петушиную ферму?

— Да это у нас тут у одного бригадира компания собирается, в карты играют под деньги, в «петушка». Мы их прозвали «петушиная ферма».

— Вот к этим-то, на «петушиную ферму», без пол-литра не ходи, если в чем нужду имеешь!

— Для нас поросят продажных нет, а себе по свинке и кабанчику в счет трудодней выписали!

— Колхозное сено пропили!

— Которое пропили, которое погноили. Некому было присмотреть за кормачами. Сметали стога так, что в дожди до самого исподу протекло.

— Вот, все это происходит потому, что колхоз ваш — без головы, — настаивал Мартынов. — Такое положение дальше терпеть нельзя.

— Эх, товарищ Грищенко, Николай Андреич! — хлопнув шапкой по скамейке, с горечью и болью в голосе сказал один колхозник. — Ежели б ты с самого начала не пошел в тот первый дом, куда тебя позвали, — все было бы в порядке! Сказал бы, мол: извиняюсь, не могу, медицина запретила, и не приставайте ко мне, капли в рот не возьму, — так бы и привыкли люди к тому, что ты, стало быть, непьющий, и не обращали бы на тебя внимания. А раз пошел к одному, то надо уж и к другому, и к третьему, — не то обидятся. Как же так, мол, товарищ председатель, у таких-то на свадьбе гулял, к таким-то на именины ходил, а наше новоселье не хочешь почтить? Вот тут-то тебя и закружило. Слабость твоя! Не выдержал характера!