Том 2

Попросил слова бывший районный агроном Филатов, посланный еще месяц тому назад на работу в отдаленный колхоз имени Ворошилова (куда поехал он с большой неохотой).

— Вот вы, товарищ Мартынов, правильно решаете о других, а свою супругу устроили на работу в пригородный колхоз, без отрыва, так сказать, от домашнего уюта. А почему бы ей не поехать агрономом-садоводом в «Память Ленина» или в «Рассвет»? Туда, подальше — за сорок километров! Там тоже большие сады. Как-то оно нехорошо получается. Народ поговаривает.

Ему ответили:

— Ничего народ не поговаривает, товарищ Филатов, это ваши выдумки! Как же быть иначе? Товарищ Мартынов работает секретарем райкома, живет здесь, а жену услать в «Память Ленина»? Разбить семью? Как раз здесь ей и место, в пригородном колхозе. Все понимают, что иначе им устроиться нельзя. И работает Мартынова хорошо, колхозники довольны ею.

Другой агроном-коммунист из колхоза «Передовик», Сычев, добавил с места:

— Демагогия! Не следовало бы вам, товарищ Филатов, на таком серьезном собрании выступать с глупостями!

Мартынов ответил:

— Если нужно будет для дела, я готов, товарищи, тоже поехать председателем колхоза в любое село. И жена, конечно, поедет со мною. Дня не промешкаем. Если потребуется — поедем.

— Не требуется пока!

— Дельный секретарь райкома — вот кто нам требуется! Оставайтесь на своем месте.

— Не слушай его, Петр Илларионыч! Пустое!

— Ничего плохого народ о тебе не говорит. Никакой хитрости не видим в том, что определил жену в Слободку. А что ж вам, на самом деле, разводиться?

— Веди собрание, не обращай внимания!

Хорошо выступили управляющий госбанком Щукин, инструктор райкома Николенко, начальник милиции Сазонов, заведующий районо Плотников. Можно было надеяться по их искреннему тону, что у них слова не разойдутся с делом, что они действительно, как и говорили перед собранием, поняли сердцем, где сейчас место настоящего коммуниста, и приложат все силы, чтобы сделать те колхозы, куда их пошлют, передовыми.

После них попросил слово и прокурор Нечипуренко.

— Ты знаешь, товарищ Мартынов, — начал он, обтирая скомканным мокрым носовым платком могучую шею и грудь через расстегнутый ворот рубахи, — я немножко тугодум. До меня не сразу доходит. Мне нужно время — обмозговать… Но вот посидел я тут, послушал — пожалуй, можно сделать так, что и колхозы укрепим кадрами, и райцентр не ликвидируем. Возможно, и не будет тут нарушения…

— Нарушения — чего? — перебил его мягко Мартынов. — Ей-богу же, слушай, Андрей Семеныч, то, что мы сейчас делаем, записано в решениях сентябрьского Пленума ЦК! Надо только вдумчивее их прочитать. На сентябрьском Пленуме дали нам первый звонок. Неужели же нужно ждать еще второго звонка, потом третьего? «Оце нам!»

— Нет, не нужно ждать, пока в шею толкнут: «Оце ж вам, сукины сыны, ваш поезд отправляется, чего же вы сидите?» В крайнем случае на мое место пришлют работника из областной прокуратуры. Там штаты большие. А насчет того, что я с расхитителями социалистической собственности не боролся, что у меня чутье притупилось, тут ты не совсем прав, товарищ Мартынов. Не было разве таких случаев, когда совершил коммунист преступление и надо его судить, а вы, райком, не исключаете его из партии — строгий выговор ему с последним предупреждением. Борзов тут три года покрывал одного крупного вора на мелькомбинате. Сколько я с ним спорил! Конечно, нужно тщательно проверять поступившие на коммуниста материалы. Да, кстати сказать, как и на всякого гражданина. Но было время, когда мы особенно осторожно подходили к таким материалам на коммунистов. Классовая борьба, кулачество, белогвардейщина — мало ли чего эти враги могут наклеветать на нашего парня? И сейчас нужно очень тщательно разбираться, где правда, где наговор. Но если уж точно установлено, что залез в государственный или колхозный карман, — зачем же такого миловать?.. Один мерзавец, растратчик до чего обнаглел! Я завожу на него дело, а он мне заявляет: «Значит, хотите меня в тюрьму упрятать? Неужели вам какие-то несчастные десять тысяч дороже хорошего коммуниста?» Ну ладно, в «Борьбе»-то я порядок наведу! Прошу считать и меня добровольцем.

Инспектор по определению урожайности Бывалых сказал:

— Пойду в колхоз, если Москва разрешит такие эксперименты.

Директор мясокомбината Корягин заявил, что у него обострился аппендицит и он не может ехать сейчас в колхоз, должен лечь на операцию, чему очень удивились присутствовавшие на собрании коммунисты-врачи из районной поликлиники — на здоровяка Корягина у них даже не было заведено «истории болезни», никогда не жаловался он ни на какие боли.

Отмолчались на собрании только Жбанов и Коробкин. Однако когда поставили на голосование проект решения, в котором были и их фамилии, — подняли руки «за».

И в конце собрания — опять не в обычном порядке, уже после принятия решения — с заключительным словом выступил Мартынов.