уволить в любую минуту, без всякого предупреждения. Если та или иная находящаяся у власти партия иной раз и разрешает своему министерству, да и то из сугубо практических соображений, эффектно проявить неожиданную умеренность в области налоговых и иных финансовых мероприятий, то в области серьезных законодательных мер она допускает что-либо подобное только в виде исключения. А между тем Гладстон возвел эти законодательные театральные эффекты в правило. Большинство его крупных мероприятий оказывалось для его собственной партии такой же неожиданностью, как и для ее противников; либералам эти мероприятия форменным образом навязывались сверху, так как если бы они не стали голосовать за них, они тотчас привели бы к власти соперничающую партию. И если содержание многих из этих мероприятий, например, ирландского церковного билля и ирландского земельного билля[390], при всем своем убожестве, приводило в ужас многих старых умеренно-консервативных вигов, то всю партию в целом отталкивал тот способ, каким они ей навязывались. Но Гладстон не ограничился этим. Отмену продажи должностей в армии он провел, обратившись без всякой необходимости не к парламенту, а к королевской власти[391], и этим оскорбил свою собственную партию. К тому же он связался с рядом назойливых посредственностей, единственный талант которых заключался в умении без надобности вызывать к себе ненависть. Таковы в особенности Брус, министр внутренних дел, и Айртон, непосредственный глава лондонского городского управления. Первый отличался грубостью и высокомерным обращением с рабочими депутациями; второй управлял Лондоном совершенно по-прусски, — как, например, при попытке запретить народные собрания в парках, — а так как здесь подобные вещи не удаются (действительно, ирландцы, вопреки запрещению, тотчас же устроили под носом у г-на Айртона большой массовый митинг в Гайдпарке
Наконец, тайное голосование дало возможность множеству рабочих, прежде политически индифферентных, безнаказанно голосовать против своих эксплуататоров и против партии, в которой они справедливо видят партию промышленных магнатов, — против либеральной партии. Это верно даже и там, где большинство крупных промышленных магнатов, следуя моде, перешло в лагерь консерваторов. Если либеральная партия не представляет крупной промышленности в противовес крупному землевладению и высшим финансовым кругам, то она в Англии вообще ничего не представляет.
Уже прошлый парламент по своему общему интеллектуальному уровню был более чем посредственным. Он состоял главным образом из провинциальных дворян и сыновей крупных землевладельцев, с одной стороны, из банкиров, директоров железнодорожных компаний, пивоваров, фабрикантов и прочих разбогатевших выскочек — с другой; среди них было и несколько политических деятелей, юристов, профессоров. Значительная часть этих «представителей интеллекта» на сей раз провалилась, так что новый парламент еще в большей степени, чем предыдущий, является исключительно представительством крупного землевладения и денежного мешка. Зато он отличается от предыдущего двумя новыми элементами: в нем оказались два рабочих
Что касается рабочих, то нужно прежде всего констатировать, что со времени крушения в пятидесятых годах партии чартистов в Англии больше не существует особой политической рабочей партии. Да это и понятно в такой стране, где рабочий класс больше, чем где бы то ни было, получал свою долю выгоды от огромного роста крупной промышленности, а при господстве Англии на мировом рынке иначе и не могло быть; к тому же в такой стране, где господствующие классы взяли на себя задачу наряду с другими уступками выполнять пункт за пунктом все требования программы чартистов, Народной хартии. Из шести пунктов хартии два уже стали законом: тайная подача голосов и отмена имущественного ценза для кандидатов; третий пункт — всеобщее избирательное право — введен по крайней мере приблизительно; совершенно не выполнены три последних пункта: ежегодные выборы, вознаграждение депутатов и самый важный пункт — равные по численности населения избирательные округа.