Том 11. Зга

Точкой отсчета в истории формирования собственно повести «По карнизам» следует считать 19 апреля 1926 г., когда был написан юбилейный очерк к 150-й годовщине со дня рождения Э. Т. А. Гофмана, озаглавленный «Карнизы». В композиции повести он займет место вступления неслучайно, поскольку его содержание раскрыто через метафорический образ «карнизов» – опасной и в тоже время притягательной для художественного сознания области существования. Тогда же произошло и переосмысление идеи произведения о «чудесах» в реальности, и вместо названия «La Vie» («Жизнь») появилось другое – «По карнизам», более точно отражающее доминантную авторскую интенцию раскрыть собственный путь познания бытия: в противовес «прозе» жизни объективировать невидимый мир чудес.

Согласно сохранившейся переписке Ремизова с женой, 27 июня он приступил к главе «С дыркой», последний рассказ которой был продиктован жизненными обстоятельствами, случившимися 1 июля 1926 г., когда писатель был сбит автомобилем. Происшествие даже попало в хронику повседневных новостей. Сохранившаяся репортерская заметка из неатрибутированной парижской газеты сообщала: «Случай с А. Ремизовым. А. Ремизов попал под такси, к счастью, отделался легкими ушибами» (ГЛМ. Ф. 156. Оп. 2. Кн. 13. Л. 74). В составе книги «По карнизам» этот автобиографический эпизод получил драматическое название «Конец» и завершал главу «С дыркой».

Хронология создания рассказов, составивших повесть «По карнизам», показывает, что временная дистанция между описываемыми в рассказах реальными событиями и творческой работой над текстом, начиная со второй главы, была предельно минимализирована. Поэтому, в известном смысле, повесть содержит хронику реальной биографии писателя. Например, также как и рассказ «Конец», но уже по «следам» недавно пережитых впечатлений, связанных с летней поездкой в Бретань, 9 сентября 1926 г. был написан рассказ, названный именем маленького бретонца «Бику».

К работе над последней, четвертой, главой «Алжирские шишки» Ремизов приступил 17 июля 1928 г., что зафиксировано его письмом к жене с подробным изложением легенды о девочке под именем Занофа, приносящей бублики (рассказ «Пять бубликов от старого Моисея»; ГЛМ. Ф. 156. Оп. 2. Кн. 13. Л. 100).

Особенностью первых редакций и вариантов текстов, составивших содержание рукописи «По карнизам», является упоминание в одном контексте мифологических имен сказочных персонажей и подлинных фамилий реальных знакомых писателя, большинство из которых были известны в литературно-художественной среде русской эмиграции. Здесь фигурируют К. В. Мочульский, К. Л. Богуславская, М. А. Осоргин, Ф. С. Мансветов, С. И. Шаршун, П. П. Сувчинский, М. В. Вишняк, К. И. Чуковский, А. Н. Толстой и многие другие. Если в первой печатной редакции главы «La Matiere» Ремизов сохранил все имена в неизменности, то в редакции 1929 г. он нейтрализовал подобного рода собственную установку на подлинность, не только заменив почти все реальные имена вымышленными, но и существенно сократив описания снов, в которых также были задействованы его современники.

Именно автобиографичность и документальность, возведенная Ремизовым в художественный принцип, стала мишенью для рецензентов, достаточно критически оценивших публикации новых произведений, еще не ассоциированных с повестью «По карнизам». Рассказы, образовавшие главу «La Matiere», с целым каскадом снов писателя, изобилующие бытовыми подробностями его личной жизни, вызвали откровенный протест некоторых критиков, привыкших разделять художественное творчество и литературный быт. В частности, рецензент 27-й книги «Современных записок», на страницах которой эта глава впервые увидела свет, поставив вопрос в названии своей заметки – «Зачем молодиться?», недвусмысленно намекал на стремление некоторых писателей-эмигрантов к новаторству, несоответствующее их опыту и статусу. Внимание критика также привлекла оригинальная композиция «La Matiere», объединившая сюжетный нарратив, наполненный авторскими фантазиями, и пересказ трех фольклорных сказок. Невольное сравнение фольклорных и авторских «чудес» оказалось не в пользу Ремизова: «Что же касается того бесовского в жизни, которое всегда у нас перед глазами и которого мы не замечаем, то ремизовская символика этого бесовского мало убедительна, потому что уж слишком слаба у него связь между реальным и фантастическим. Несколько народных сказок в этом рассказе, в которых Ремизов так удивительно передал народный язык, еще более подчеркивают надуманную сказочность его рассказа» (Кульман Н. Зачем молодиться? («Современные записки», кн. 27-ая и 28-ая) // Возрождение. 1926. № 499.14 окт. С. 3).