Том 1. Здравствуй, путь!

Десятки казахов состояли учениками при компрессорах, экскаваторах, на тепловозах, в кузницах, на буровых и взрывных работах, десятки других были вкраплены в русские бригады плотников, грузчиков. Это были лучшие, отобранные люди, которые готовились стать машинистами, мастерами, бригадирами, старшими рабочими. Их прельщало это будущее, они работали усердно, но учителя и шефы нередко относились к учительству с прохладцей, а иногда и сознательно вредили ему: одни держали учеников на бесполезной для них работе, другие нагружали сверх меры, чтобы разгрузиться самим.

Палатка-клуб была уже полна, а люди все шли и шли, не только учителя и ученики, которых особенно касалось дело, но и многие из тех, кто никак не сталкивался с коренизацией.

Козинов тревожно поглядывал на человеческий прибой. В хмуроватых лицах, в колючих взглядах, бросаемых на него, он читал нерадостное. Подозрительно было и спокойствие, с каким держался Ключарев. Он толкался в толпе, похлопывал знакомых по плечам и говорил:

— Боюсь, дрожу весь: засудят! — и хохотал.

Пока читали следственный материал, пока Гусев говорил обвинительную речь, все шло так, как нужно: аплодировали достаточно сильно и, видимо, соглашались, что Ключарев достоин примерного наказания.

Пришла очередь Ключарева.

— Товарищи, вроде ведь нехорошо получается. — Машинист молодцевато прижег цигарку. — Виноватых много, а судят одного. Садитесь, товарищи, со мной рядом, садитесь! Говорят, я издевался над Урбаном, а я начисто прав. Случалось, ругал. Да как же не ругать, если он ни бельмеса не понимает. Я рабочкома спрашиваю, какая наша вина, если казахи не способны к машинам?!

Мысль, брошенная Ключаревым, кой-кому показалась милой. Усевич выступил с целой теорией о неспособности казахов к усвоению технических знаний и навыков. Он пытался научно обосновать ее:

— Для понимания техники необходима большая культурность, образованность, технические навыки передаются от поколения к поколению. Казахи некультурны, от предков тоже ничего не получили, — и наскоро немыслимо сделать их мастерами. Пока строим дорогу — мастеров и машинистов из казахов не будет. И нечего тын городить!

Встал Лубнов и закричал громко по своей привычке разговаривать возле шумящих машин:

— Не будет, не способны, дураки?! А вы способны? У вас машины по пяти раз на дню ломаются. Чуть что, Лубнова звать, бригадира. Так, што ли, у способных-то, скажем, у Тансыка? Компрессор лучше гармони играет. А Тансык кто? Казах. Завтра его можно поставить вместо Ключарева, и ручаюсь — лучше дело пойдет. У меня мальчишка всего третью неделю работает, а что хочешь про компрессор отлепортует. У Ключарева было явное вредительство.

Противники коренизации растерялись. Козинов воспользовался моментом и повернул внимание собравшихся от общих вопросов коренизации к Ключареву. Машинист был уволен и вместо него поставлен Тансык.

Люди расходились с шумом и спорами. Между Лубновым, Усевичем и Ключаревым готова была разыграться рукопашная. Козинов держал за карман Тансыка и бормотал:

— Сукины дети куда повернули — на неспособность. Тебе, брат, надо держать ухо востро, поверх головы… Ты им докажи!

Тансык весело кивал головой. Он был глубоко благодарен, что ему доверили такое великое дело — доказать способность казахов к усвоению технических знаний.

Урбан первое время был в недоумении, почему выгнали учителя. Только после, когда Лубнов взял его в ученики, понял, что Ключарев не учил, а издевался над ним. Понявши, Урбан сказал: «Убью». Но Ключарева уже не было на участке: он успел пропить все деньги и уехал. Увольнение Ключарева послужило на пользу. Все, кто небрежно относился к учительству, поняли, что с ними не будут шутить. Ученики сразу сделались понятливыми, и заявления инструкторов: учи не учи, ничего не выйдет, — прекратились.

По ущелью Огуз Окюрген искали площадки для компрессоров. Кругом были недоступные каменные стены, прихотливо, фигурно оглоданные ветром утесы.

— Мерзость! Матушка природа определенно перестаралась тут, — ворчал бригадир Гусев. — Не будь али будь поменьше всякой красоты — мы бы враз протянули дорогу. А теперь придется ровнять ущелье, иначе компрессоры не протащишь.

Бригадир понимал первобытную, природную красоту, но ставил выше ее красоту, созданную человеком. Мост, смело перекинутый в каком-нибудь диком месте, насыпь, прилепленная к горному карнизу, были для него высшей красотой. Он держался определенного убеждения: природа способна наворожить всяких страшилищ, а человек ловчее сделает: с виду — игрушка, пустячок, кружево, а по этой игрушке бегут поезда, человек во многом зашибает природу. Он считал, что земля, и в особенности Казахстанская, сделана не совсем складно: многовато гор, ущелий, оврагов, и рьяно сглаживал ее.

В то же время и любил ее такую, нескладную, любил и за прихотливую разнообразную красивость, и за то, что она, местами несуразная, дает работу его машинам.

Проезжая мимо утесов, бригадир шипел:

— Тебя пустим к небу! К черту!

— Жаксы, жаксы! — покрикивал Тансык.