Том 1. Здравствуй, путь!

Тансык выбрал компрессорную часть. Гусев прикрепил его к машинисту Лубнову и сам привел в сарайчик, где стоял компрессор.

— Вот ученик, расторопный, понятливый парень.

Лубнов сидел на пустом баке из-под бензина, курил трубку и замасленной рукой чесал затылок. Он недружелюбно поглядел на Тансыка.

— Понятливый — согласен, а с барахлом возиться не стану.

— Передовой парень, знает бурильное дело.

— За ученичество нам ничего не полагается?

— В порядке общественной работы.

— Я не о себе беспокоюсь, другие не будут стараться.

— Ничего, уломаем. А мало ли я делаю лишнего, что с меня по бригадирству не полагается?

— У нас водятся охламоны. — Лубнов перевел взгляд на Тансыка. — Почему ты компрессор выбрал? — Он предполагал, что Тансык сделал свой выбор не по желанию действительно учиться, а из тщеславия: какой, мол, я — на компрессоре работаю.

— Буду рвать горы.

— Да зачем их рвать! Пусть стоят!

— Рвать надо, строить дороги, орошать пески.

— Да ты прямо агитатор. Ну-ка, краснобай, бери вот тряпку! — Лубнов подал Тансыку замасленную тряпку. — Твоя первая обязанность — держать в чистоте машину.

Лубнов был одним из лучших машинистов, определял по звуку, здорова ли машина или больна. Обычно он сидел, курил и слушал. Уловит звук, которому не место в шуме здоровой машины, осмотрит, поправит и сядет снова. Больше всего он заботился о шуме машины и говорил:

— Шумит ладно — будь спокоен.

Его компрессор не знал поломок, простоев, всегда шел при полной нагрузке. Гусев потому и дал в ученики Лубнову Тансыка — лучшему учителю лучшего ученика.

Держать машину в чистоте было нетрудно, требовалось только усердие. У Тансыка оно было. Он все время ходил с тряпкой, подтирал, смахивал пыль. Лубнов убедился, что ученик старательный, и приступил к самому важному делу.

— Садись, — сказал он, — слушай!

Тансык притащил себе пустой бензиновый бак и сел.

— Сильнее вслушивайся, запомни голос машины, теперь она здорова, — поучал Лубнов. — Как заметишь новый голосок, хрипок какой-нибудь, свистик, шумок, значит, больна.

Тансык просидел с полчаса, ему стало скучно.

— Долго ли сидеть?

— А не знаю, может, до вечера просидишь. Ты заведи себе трубку, с трубкой сидеть веселей. Набьешь ее и сосешь целый час.

Лубнов, старый машинист, хорошо знал повадки машины. Он вовремя смазывал ее, чистил, немедленно исправлял недостатки и поломы. Машина, как бы ценя эту внимательность, работала без перебоев, не беспокоила машиниста свистами и хрипами. Лубнов так освоился с делом, что половину времени был совершенно свободен — сидел, курил, почесывал голову. Почесывать голову было у него невытравимой привычкой. Волосы Лубнова, захватанные руками, торчали клочьями, блестели и воняли каким-то сложным запахом, который включал в себя запах бензина, мазута, мыла и пота.

Тансык уловил свист, которого он раньше не замечал в голосе машины.

— Правильно, — прогудел Лубнов, — пойдем искать изъян.

Нашли в одной из частей пыль и удалили.

— Я по звуку догадываюсь, как работает каждая часть. По звуку отгадываю любой изъян. Глухой машинист, который не понимает свою машину, дрянной. Не глазом надо контролировать, а ухом.

Лубнов прислушивался не только к своей машине, но и к прочим. Он часто выходил из сарайчика и кричал:

— Охламоны, машина посапывает, загрязнилась, не чуете?!

— Сиди, не твое дело! — обрывали его.

— Вы тоже не на своем деле. Глухари!

Учил Лубнов Тансыка своеобразно. Он не тыкал его носом в здоровые части машины, а вел к больным. Покажет изъян, объяснит, почему он получился, исправит и скажет:

— Здоровую машину знать — не велико дело. Надо больную знать. Машинист не кучер, а доктор. У нас много кучеров, около здоровой машины петухом разгуливают, а остановилась — ко мне, к бригадиру. И ты сперва болезни машины изучи, здоровая она сама собой понятна станет.

Бригадир частенько заходил в сарайчик и справлялся у Лубнова:

— Как работаешь? Доволен учеником?

— Складный парень, — хвалил Лубнов. — Практику я ему вдолблю, а насчет теории — не мое дело. Я в теории ничего не понимаю, сам из практиков.

— С курсами задерживают, не могут столковаться.

Ученичество проходило не совсем гладко. Лубнов и Тансык были единственной вполне благополучной парой, прочие приносили много хлопот бригадиру. Инструкторы не хотели заниматься бесплатно и потребовали надбавку к зарплате. Им отказали. Инструкторы пошли в профсоюз — и там отказали, истолковали инструктирование как общественную работу, которая обязательна для всякого члена профсоюза.

Тогда инструкторы начали вымещать свое недовольство на учениках: они не давали им работы, шпыняли окриками по всякому пустяку. Ученики бродили без дела.