Том 1. Стихотворения и поэмы

Ты любишь кошку, ласковый звереныш,
Мой белокурый, ясноглазый гном.
Смычком любви твою кроватку тронув,
Я пронесусь в сознании твоем.

Мурлыка спит, поджав седые лапки,
Ленив Мурлыка, белолобый кот.
Его потешно наряжая в тряпки,
Ты слушаешь, как нежно он поет.

Приходит сон, как принц золотокудрый,
Целует в глазки, говорит: «Пора!»
И кот встает, такой большой и мудрый,
И охраняет детку до утра.

Он больше тигра, только очень ласков,
И сторожит он девочкин покой.
Он лучше няньки намурлычет сказку
И гладит лапкой, как она — рукой.

Настанет утро. Нету великана,
Но позабыть виденье нелегко.
Мурлыка же из твоего стакана
Поспешно пьет парное молоко.

ПОСЛЕ ДОЖДЯ («Чем, мураш, застыв на пальце…») [186]

Чем, мураш, застыв на пальце,
Удивлен — скажи на милость?
Солнце из-под одеяльца
Ватной тучки покатилось.

Две веселых трясогузки,
Непоседы, ненасытки,
Объяснялись по-французски
Одобряя вкус улитки.

Ветер листки березы
Пересчитывал. Березка
Шутника, роняя слезы,
Отгоняла веткой хлесткой.

А когда — глядите сами —
Рвался он, бежать желая,
То она его ветвями
Обнимала, не пуская.

В облаках же два пилота
Мчались, вскрикивая звонко:
Это — плавности полета
Обучала ястребенка

Ястребиха… За оградой
Тополь руки тянет к небу…

Мира лучшего не надо!
Мира лучшего не требуй!

ВЕСЕННИЙ ДОЛЬНИК («Объективно ничтожны признаки…») [187]

Михаилу Щербакову

Объективно ничтожны признаки,
Ртуть в термометре — над нолем,
Да весеннего ветра-капризника
Направления не поймем.

Синева под глазами девушек,
У мальчишек в глазах задор,
И медлительные, как неучи,
Облака: золотой затор.

Но вглядитесь: переоценкою
Зимних ценностей занят мир;
Даже нищий, звенящий центами,
Чем-то новым себя томит.

Непреложное стало мнимостью —
Паром стаивает, спеша, —
И повита зеленой жимолостью
Человеческая душа.

Я весь день не хожу, а плаваю
В этом воздухе Ястребином.
…Я зову вас в борьбу за славу и
За победу неистребимую!

Харбин, 1930

«Последний рубль дорог…» [188]

Последний рубль — дорог,
Последний день — ярок,
Их не отнимет ворог,
Их не отдашь в подарок.

Последняя любовь — самая ласковая,
С сединкою на виске,
И приходит она, ополаскивая
Сердце в горечи и тоске.

И отдашь ее тем, которым
Не нужна ее тишина,
Не нужна ее вышина.
Но душа, овладев простором,
Будет горечи лишена.

Ибо, памяти зов послушав,
Вспомнишь ты, как в былом и сам
Брал и комкал чужие души,
Обращенные к небесам.

Харбин, 1930

ЗА РАЗРУБЛЕННЫЕ УЗЛЫ («Снова солнце обращает в воду…») [189]