Том 1. Серебряный голубь

Но Петр не слушал: вниманье его отвлеклось: он видел, как столяр с медником пробирались между столов, заняли столик, и, увидев Петра, да еще в «компанействе» с Евсеичем, почему-то сделали вид, что и вовсе не замечают их встречи; Евсеич же к тому был и пьян: всхлипывая, вовсе он говорил невнятные речи; но Петр уже больше взглядом не отрывался от того далекого столика, возле которого столяр да медник расположились повыпивать: он видел, что им уже несли водку: «Что бы такое их сюда привело? — думал Петр. — Одна эта гадость», — почему-то заключил он; и знакомая дрожь пробежала по его спине; но столяр и медник занялись своим делом: они наклонили друг к другу свои лица и тусклыми очами своими уставились друг в друга, с нежностью даже такой, да с томностью, будто они не могли ни единой минуты друг без дружки теперь пробыть.

— Ты, ты, значит, и всыпал ему, купцу-то?…

— Не я, Анка всыпала…

— Ты, стало быть, Анке приносил порошка?…

— А я, стало быть, Анке снес порошка, малую толику…

— А купец-то и?…

— А купец-то и вовсе стал дохлый.

— Лишимшись языка?

— Лишимшись языка.

— И всего протчава?

— И всего протчава…

— Ай да, Сидор Семеныч!..

— Мы все Сухоруковы на одну стать…

— Народ твердый!..

— А то как же!..

* * *

— Ах, барин, барин: с кем вы связались: можно сказать, с отребьем, с гулящей бабой; и как вам не стыдно; да я за барышню за свою сколько ночей проворочился, не спамши: жалко барышню-то было!..

* * *

— Што ж ты, Сидор Семеныч, маленечко оплошал: ты ему бы еще всыпал…

— А уж ты миня не учи: я себя человека умней не встречал — па палитичности; ежели б всыпал больше, оно бы стало ясно, што, значит, атрава…

— Да я и не говорю, а только ты слухай…

— Нет, пагади: я тебе должен, странный ты субъехт, доложить, што купец больше месяца не протянет…

* * *

— Тили-тили-бим-бом, — задилинькал в углу треугольник; три мужика хлебали из блюдечка чай, а вокруг них толпилась кучка; то были захожие по осени мужики: молотильщики, народ ученый; каждую осень показывались они в наших местах; один все рассказывал, какая звезда планида, а какая нет; другой же мужик машинку такую выдумал, что могла сама от себя бесконечно вертеться;[94] третий же мужик шибко дилинькал в треугольник; была осень: и появлялись с ней на селе три осенних мужика: один мужик говорил, что покажет свою машинку, другой мужик разъяснял, какая звезда планида, а какая и нет; третий мужик шибко дилинькал в треугольник; четвертого мужика — не было.

— Тили-тили-бим-бом* * *

* * *

Как оскаливший зубы волк, загнанный гончими, щетинясь, готовится на последний бой с подлыми псами, так и Дарьяльский: приподнявшись на локоть, жадно пытался он уловить в шуме, гаме и гвалте, о чем такое парочка там расшепта-лась; но он слышал только дилиньканье треугольника, да наставительный голос:

— Земля, братцы мои, есть шар: и мы, значит, на том шаре и обитаем…

— А я палагаю, — выскочил голосишко, — што мы проживаем в шаре…

— Чудак, а как же там в шаре-то без воздуха: што шь ты думаешь, форточки в шаре-то открывают для слаботнава духа?…

Только всего и слышал Дарьяльский: думы опять совершались в его душе: он вспоминал, что в дни, следовавшие за моленьем, ему казалось, до очевидности, что кто-то промеж людей, с ним завязывающих беседу, есть, кого ни ухом, ни глазом, ни обоняньем ты не откроешь; столярничает ли он в избе, полдничает ли с хозяевами — все ему это кажется: ведь вот они трое строгают; ан нет: опустишь глаза и кажется, что четверо: кто же четвертый? Поднимешь глаза, — опять-таки трое; вновь опустишь — и все-то кажется, будто столяр зашушукался с тем, с четвертым; а четвертый-т о на Петра показывает пальцем, посмеивается, столяра подуськивает на Петра: «да ты бы его, да я бы его, да мы бы их!» А столяр-то рубанок отложит, высморкается, будто бы даже переконфузится, долбоно-сый свой нос оботрет, да на слова четвертого потешается, а все же прислушивается:

— Да я уж и так, да куды мне, да мы все — да ты бы сам…

— Нет, нет, нет: вы без меня, вы сами с усами, — подуськивает столяра четвертый и все вместе смеются, и даже Матрена вытягивается из двери посмотреть, каков из себя этот четвертый; тут Петр не выдержит: пилу отшвырнет да уставится на четвертого, а четвертого-то и нет: в пустой уставится угол и видит, бывало, что как было их в рабочей комнате трое, так трое и осталось. Вспоминая все это, как оскаливший зубы волк, загнанный псами, что готовится на бой, Петр вытягивается к меднику.

* * *

— Да ты думаешь, земля-то мяч, што ли, будет, на веревки подвешенный к небосводу?…

— А я тебе говорю, земля — шароподобна…

* * *

— Да я и так, да мне куды, да мы все — да ты сам, — шептал столяр, отстраняясь от медника.

— Нет, нет, нет: вы без меня, вы сами с усами…

— И мы, значит, в пространстве летаем…

— Как же!..

— Нет, уж, ежели земля — шар, наподобие, скажем, мяча, так мы в том мячике, скажем, сидим, а черти-то нас перекидывают друг другу; аттаво, как ты баешь, и кружение планид.

«Земля — чертов мяч», — подумал Дарьяльский и опять погрузился в думы…