Том 1. Разгром. Рассказы

Увидев Левинсона, Мечик смутился не столько оттого, что винтовка была не в порядке, сколько оттого, что с этими своими мыслями он был захвачен врасплох.

– Ну и вояка! – сказал Левинсон добродушно. После улыбающегося дневального ему не хотелось сердиться. – Жутко стоять, да?

– Нет… чего же, – смешался Мечик, – я уж привык…

– А я вот никак не могу привыкнуть, – усмехнулся Левинсон. – Уж сколько один хожу и езжу – днем и ночью, – а все жутко… Ну, как тут, спокойно?

– Спокойно, – сказал Мечик, глядя на него с удивлением и некоторой робостью.

– Ну, ничего, скоро вам легче будет, – отозвался Левинсон как бы не на слова Мечика, а на то, что крылось под ними. – Только бы на Тудо-Ваку выйти, а там легче… Куришь? Нет?

– Нет, не курю… так, иногда балуюсь, – поспешно добавил Мечик, вспомнив про Варин кисет, хотя Левинсон и не мог знать про существование этого кисета.

– А не скучно без курева?.. «Табак дело», как сказал бы Канунников, – был у нас такой хороший партизан. Не знаю, пробрался ли он в город…

– А зачем он пошел туда? – спросил Мечик, и от какой-то неясной мысли у него забилось сердце.

– Послал я его с донесением, да время очень тревожное, а там вся наша сводка.

– Так можно ведь и еще послать, – сказал Мечик неестественным голосом, стараясь делать вид, будто нет ничего особенного в его словах. – Не думаете еще послать?

– А что? – насторожился Левинсон.

– Да так… Если думаете – могу я свезти… Мне там все знакомо…

Мечику показалось, что он слишком поторопился и Левинсону теперь все стало ясно.

– Нет, не думаю… – в раздумье протянул Левинсон. – У вас там что? родные?

– Нет, я вообще там работал… то есть у меня есть там родные, но я не потому… нет, вы можете на меня положиться: когда я работал в городе, мне не раз приходилось перевозить секретные пакеты.

– А с кем вы работали?

– Работал я с максималистами, но я думал тогда, что это все равно…

– То есть как все равно?

– Да с кем ни работать.

– А теперь?

– А теперь меня как-то с толку сбили, – тихо сказал Мечик, не зная, что же наконец от него требуется.

– Так… – протянул Левинсон, словно это и было как раз то, что требуется. – Нет, нет, не думаю… не думаю отправлять, – повторил он снова.

– Нет, вы знаете, почему я еще заговорил об этом?.. – начал Мечик с внезапной нервной решимостью, и голос его задрожал. – Вы только не подумайте обо мне плохо и вообще не думайте, что я скрываю что-нибудь, – я буду с вами совсем откровенным…

«Сейчас я скажу ему все», – подумал он, чувствуя, что действительно сейчас все скажет, не зная, хорошо ли это или плохо.

– Я заговорил об этом еще потому, что мне кажется, что я никуда не годный и никому не нужный партизан, и будет лучше, если вы меня отправите… Нет, вы не подумайте, что я боюсь или прячу от вас что-нибудь, но ведь я же на самом деле ничего не умею и ничего не понимаю… Ведь я ни с кем, ни с кем здесь не могу сойтись, ни от кого не вижу поддержки, а разве я виноват в этом? Я ко всем подходил с открытой душой, но всегда натыкался на грубость, насмешки, издевательства, хотя я был в боях вместе со всеми и был тяжело ранен – вы это знаете… Я теперь никому не верю… я знаю, что, если бы я был сильнее, меня бы слушались, меня бы боялись, потому что каждый здесь только с этим и считается, каждый смотрит только за тем, чтобы набить свое брюхо, хотя бы для этого украсть у своего товарища, и никому нет дела до всего остального… Мне даже кажется иногда, что, если бы они завтра попали к Колчаку, они так же служили бы Колчаку и так же жестоко расправлялись бы со всеми, а я не могу, а я не могу этого делать!..

Мечик чувствовал, как с каждым словом разрывается в нем какая-то мутная пелена, слова с необыкновенной легкостью вылетают из растущей дыры, и от этого ему самому становилось легче. Хотелось говорить еще и еще, и было уже совсем безразлично, как отнесется к этому Левинсон.

«Вот тебе и на… ну – каша!..» – думал Левинсон, все с большим любопытством вслушиваясь в то, что нервно билось под словами Мечика.

– Постой, – сказал он наконец, тронув его за рукав, и Мечик с особенной ясностью почувствовал на себе его большие и темные глаза. – Ты, брат, наговорил – не проворотишь!.. Остановимся пока на этом. Возьмем самое важное… Ты говоришь, что каждый здесь смотрит только за тем, чтобы набить свое брюхо…

– Да нет же! – воскликнул Мечик: ему казалось, что самое важное в его словах было не это, а то, как ему плохо здесь живется, как все его несправедливо обижают и как он хорошо делает, говоря об этом откровенно, начистоту. – Я хотел сказать…

– Нет, обожди уж, теперь я скажу, – мягко перебил Левинсон. – Ты сказал, что каждый здесь смотрит только за тем, чтобы набить свое брюхо, и, если бы мы попали к Колчаку…

– Нет, я не говорил о вас лично!.. Я…

– Это все равно… Если бы они попали к Колчаку, то они так же жестоко и бессмысленно исполняли бы то дело, какое угодно было Колчаку? Но это же совсем неверно!.. – И Левинсон стал привычными словами разъяснять, почему это кажется ему неверным.