Том 1. Рассказы и повести

Но даже в глазах ребятишек выросла Барыня после того, как в одно прекрасное утро принесла пеструю телочку. Телка была очень славная, с такими умными глазами, прямо как у каноника. Во лбу — звездочка, по бокам вразброс розовые пятна. Детворе она понравилась. С этого дня Барыня осталась с телкой в хлеву, и туда началось настоящее паломничество. Один за другим шли родственники, соседи — поглядеть на телочку. Поплевывали, по суеверному обычаю, чтобы не сглазить, говорили: «Расти большая», — или предсказывали, какая из нее выйдет прекрасная корова, жаль-де отдавать мяснику.

— Мяснику? — дивились ребятишки. — А зачем она мяснику? Ведь у мясника нет вымени, чтобы кормить ее молочком.

— Ох, вы мои касатики, не для того нужна она мяснику, а чтобы большущим ножищем — чик! — перерезать теленочку глотку.

Дети, конечно, в слезы. Гадкий мясник! Неужели ему не жалко было бы?

Уж отец и так и эдак их уговаривал, успокаивал.

— Да ничего не будет, ничего, — твердил он день за днем. — Не отдадим мы телку, вырастим — коровой будет. А вот когда маленькая Ката подрастет и придет пора отдавать ее, тогда она получит в приданое эту самую нашу коровушку.

Теперь уже малыши, братишки-сестренки, горевали о том, что придет когда-то пора отдавать Кату и мясник сделает ей «чик» своим большущим ножищем.

Тем временем скотинка росла себе, подрастала. Хозяева — «тятенька с маменькой» — имели на нее большие виды. Еще немного — и две коровы у них будет, много молока, много мяса, много творогу. Все это в их руках превратится в деньги. Из тех денег купят маленькому Пали шитый блестящими пуговками жилет, Мишка получит нарядный сюр, а Ката — большой шелковый платок. И все эти мечты строились на телке. Вот и стала она в семье важной персоной. Ребятишки, что ни день, проведывали ее: насколько она выросла, — и каждый видел в ней близкое исполнение своих желаний. А ведь телочку можно было любить и просто так, она того стоила.

Телка, конечно, ничего этого не знала, жила себе и цвела. Сосала, спала, осматривалась. Глазела на лошадей за перегородкой. Старая Барыня весело пожевывала клевер. Должно быть, это хорошо, когда малыш путается под ногами, то стукнется о колени, то уткнется в живот и приятно щекочет, грызет вымя, хвостом ударяя мать по ляжкам.

Но однажды утром хозяйка вышла из хлева и сообщила, что телка не хочет сосать: все молоко оставила им.

Хозяин пошел посмотреть, в чем дело.

— Телка очень невеселая, — сказал он с тревогой.

— Кто-то сглазил, — всхлипнула хозяйка.

— Гм, может, и так. Не было тут на этих днях Галанданихи?

— Надо бы позвать свояка Марона, может, он знает средство.

— Сбегай за ним, Ката!

К тому времени, как пришел свояк, телка уже улеглась на соломенной подстилке и лишь изредка открывала потускневшие глаза, из которых сочились слезы, оставляя на ровной шерсти темные борозды.

Свояк Марон осмотрел животное и покачал головой.

— Тут одно только спасение: нож.

Домашние в отчаянии ломали руки. Хозяйка побежала за мясником. Как на грех, его не было дома (бедная телочка не вовремя расхворалась): мясник, особа на селе немаловажная, изготовил из бараньей шкуры отличнейший мешок — для пущей красоты даже ножки на нем оставил — и повез его в город, в подарок вице-губернатору.

Как же быть?

Свояк Марон почесал затылок. Впрочем, он был мастер на все руки, во всем разбирался.

— Ладно, бог с ним, я и сам помогу ей испустить дух, коровы из нее все одно уже не выйдет.

Сказано — сделано. Вывели бедную телочку из-под матери.

Петер Марон ожесточил свое сердце (вспомянул, что и он порядком пролил немецкой крови, будучи гусаром) и завел телку в чулан. Та уже не лягалась и не отбивалась — очень ослабла. Избавление ей могла принести только смерть. Так как под руками не было другого подходящего орудия, Петер Марон положил голову телки поперек порога и — рраз! — одним ударом большого острого топора отделил голову телки от туловища.

Собрались соседи: подобные зрелища всегда завлекают много людей. Высокой дугой взлетела струя крови, забрызгав сусек и стены, женщины завизжали от жалости, а дети в ужасе кинулись в сад и там, спрятавшись в орешнике, дрожа, с бьющимися сердечками ждали, что будет.

Только сын сторожа, подросток Дюрка, сказал Марону:

— Видно, дядя Марон, большим вы героем были когда-то! — Довольный похвалой, старик втянул с ладони щепоть табаку, затем взял отрубленную голову и поднял ее.

— Ну, погляди мне в глаза, дружище. Не серчай на меня. Ничего не поделаешь, пришлось.

Он вынес голову, положил ее под стреху, потом не спеша стал разделывать тушу кухонным ножом все в том же чулане, маленьком и тесном.

А собравшиеся перед чуланом соседи, которые наперед уже сговорились с хозяином — кто на огузок, кто на грудинку, кто на печенку (бедному-то человеку выгодно, когда мясо продается не на вес, а на глаз) — разинув рты, глядели, как обдирают тушу, и ждали каждый свой кусок. И отсеченная голова телки тоже обоими широко открытыми остекленевшими глазами заглядывала в чулан.