Том 1. Рассказы и повести

Да, это было нелегко. У тогдашних всесильных властителей еще не было заведено давать аудиенцию. Они были земными богами, доступ к которым имели только избранные. Теперь от бедняка лишь синее небо так отдалено, как в то время какой-нибудь правитель, — и мог он все ноги исходить, так и не добравшись до властелина. Случались, правда, уже и в те времена искавшие популярности правители, которые останавливались на улицах, выслушивали простых граждан, рядовых солдат, крестьян, — словом, желали стать притчей во языцех. Впрочем, таким был один только Генрих IV. Ракоци же особенно заботился о том, чтоб держать от себя людей на почтительном расстоянии. Он знал венгерский характер. Знал, что только тогда сможет сохранить свой авторитет среди вельмож, с коими связан бесчисленными родственными узами, если останется на недосягаемой для всех высоте, в полумистическом тумане, меж молний и туч, если он будет не просто властелином, но сверхвластелином.

— Трудно, трудно, барин молодой, — согласилась с пажем старуха, — потому как у меня в кармане всего только два талера. Я уж сулила их стражнику, да ему, видно, это показалось мало, не пустил меня, чертово отродье, прибери его дева Мария. Эх, кабы было у меня чем позолотить ему руну…

— Так ведь нету же… Не могу понять, чего вы тут ожидаете да мокнете понапрасну (Как раз пошел снег.).

Старушка хитро улыбнулась.

— Стражников-то часто сменяют. Среди солдат пойдут толки о моих двух талерах, и, думаю, найдется же среди них и порядочный человек. Вот я и жду двухталерового стражника.

— Ты спроси, чего ей надо от князя? — тихо приказал пажу Ракоци.

Старушка услыхала эти слова и ответила прямо человеку в полушубке:

— Что с вами толковать-то! Вам что прикажут, вы то и делаете! Я на таких как раз и жаловаться собралась. Говорить, так уж с самим!

Ракоци настолько забавлял этот разговор, что он и сам стал поддерживать его: ничего, гофмейстер господин Ваи не осудит, так как не узнает о нарушении этикета.

— Где вы живете? — спросил он у женщины.

— Все в Талье, с тех пор как замуж вышла. Вон за него, — добавила она, указав себе за спину.

Крестьянин собрался что-то сказать, но жена не дала ему раскрыть рта: «Твое дело — держать язык за зубами».

— А вы узнали бы правителя, встретившись с ним? — спросил снова Ракоци.

— Я-то вряд ли узнала бы, разве что по перу черной цапли[47] на шляпе, но он, наверное, узнал бы меня.

Этими словами она совсем рассмешила Ракоци.

— А вы захватили с собой свою правду в письменной форме? — спросил он.

— А как же, есть и это, есть и кое-что другое. Такое есть, отчего светлый князь, ежели увидит, опустит голову на стол, да и заплачет горькими слезами.

Властитель вздохнул. Что и говорить, такого доводилось ему видеть немало. Сразу вспомнилось множество неприятных дел, ожидавших его. Ничего более не сказав, он поспешил в свои апартаменты переодеваться. Тяжелые сапоги сменил на легкие, из желтого сафьяна, надел темно-лиловый брокатовый доломан, а тем временем дежурный камергер доложил об управляющем патакских владений Матяше Наде.

Матяш Надь, кого называли «двуглавым», был в доме своим человеком, наиболее близким к Ракоци, единственным, кто мог входить к нему в любое время, днем ли, ночью ли, и в любой одежде. Это был неказистый старичок с короткой шеей, но, вероятно, за счет недоросшей шеи у него была двойная голова: на макушке виднелась не то шишка, не то бородавка величиной с доброе яблоко. Ее-то и называли в Патаке «малой головой» почтенного Матяша Надя.

— Пусть войдет! — сказал Ракоци, после чего створки двери тотчас распахнулись, и к его сиятельству вошел низкорослый коренастый господин с открытым лицом; кряхтя и отдуваясь, он с трудом тащил перед собой большое выкрашенное в зеленый цвет ведро, из которого торчал побег, а на нем, приветливо покачиваясь, красовалась полураспустившаяся роза.

Князь недоуменно уставился на вошедшего.

— Какого черта вы тут приволокли?

— Ну, не самого черта, — ответил управляющий, — только его семя, ваша светлость. Как вы сами изволили вчера вечером приказать.

— Я? Не помню, чтобы я просил у вас когда-нибудь герань или розу. Для такого дела, не посетуйте, но я позвал бы кого-нибудь другого.

Со своим старым слугой князь, как водится, был на короткую ногу, шутил с ним, поддразнивал его, зато и Надь, в свой черед, мог говорить князю то, чего прочие смертные сказать бы не осмелились, поэтому его все почитали и уважали: даже графы и графини старались снискать его расположение и протекцию.

— Сие до тех пор лишь будет цветком, serenissime princes[48], покуда мне это угодно, — ответил управляющий спокойно и выдернул из земли зеленую ветку с бутоном: тут стало ясно, что она без корней и воткнута просто так, для отвода глаз.

— А теперь уж и вовсе голая земля осталась. Не ее ли вы собрались поднести мне? Впрочем, старина, еще может наступить такое времечко, — продолжал он, помрачнев, — что и она пригодится, и ей рады будем…