Том 1. Рассказы и повести

Барон Бледа проявил чрезвычайный интерес к приобретению шурина, он и сам имел крупные земельные владения в Чехии.

Старый барон, расхваставшись, показал образец земли, однако Бледе явно не понравился комок рыжеватой глины — нет, нет, от таких почв толку мало! Тогда барон Кнопп велел внести оленьи рога, и Корейский стал внимательно их разглядывать. Вдруг он вскрикнул как ужаленный:

— Вот так фокус!

— Что с тобой?

— Да так, мне просто жаль этого бедного оленя, мои дорогой шурин.

— Почему? — удивился Кнопп.

— Ты только представь себе, что с ним произошло: вместе с рогами он потерял в твоем лесу и лобную кость.

— Что ты этим хочешь сказать? — побледнев, спросил новый владелец Троцкого имения.

— А то, что эти рога уже побывали когда-то в руках токаря, и даже служили, вероятно, где-нибудь вешалкой.

Барон вышел из себя, он неистовствовал, хватался за виски, он начинал постигать печальную действительность; подозрение, которое в нем возбудили, крепло с каждой минутой, обрастая все новыми подробностями. Теперь он всюду видел подвох. В его взбудораженном воображении их становилось все больше и больше, в конце концов он усомнился даже в существовании источника: а вдруг и это только декорация?

Но что он мог предпринять в своей ярости?

— Когда джентльмен нашего круга совершит глупость, — внушительно сказал ему Корейский, — он улыбнется и постарается замолчать эту историю.

И барон Кнопп решил молчать, ибо из двух зол — переплатить и быть посмешищем — умный человек, имея возможность, выбирает одно.

Что до Кожибровского, то радоваться своим деньгам он не смог: на этот раз бывалого жука насадили на булавку. И он попал в коллекцию фрау Врадитц, не на шутку в нее влюбившись.

Как только красавица уехала, не только дом, но и весь мир опустел для Кожибровского; с волнением юноши стал он ждать приглашения. Ведь она обещала вызвать его через три дня. Он строил планы, мечтал, строчил письма. Даже шафером успел обзавестись, оповестив о своем счастье жившего в Кракове друга, Пала Травецкого.

«У моей невесты примерно три миллиона денег и пара таких умопомрачительных глаз, какие я не променял бы и за десять миллионов — да, я серьезно влюблен, дорогой Пал. Heт больше прежнего заводилы Кожибровского, гуляки, повесы. Fuit![33] Это была моя последняя проделка. Отныне я становлюсь положительным человеком, выкуплю древнюю вотчину Строковичку и медовый месяц проведу в замке своих предков, где, клянусь даже куры в течение двух недель вместо воды будут опиваться шампанским.

Увы, предполагаемое благоденствие строковичских кур покоилось на односторонней программе, которую сорвала сговорившаяся родня невесты.

Дело в том, что фрау Врадитц сообщила дяде и прочим родственникам о честных намерениях Кожибровского.

Со своей стороны, дядя и прочие родственники сообщили фрау Врадитц, что Кожибровский — человек бесчестный.

Этим они, конечно, лишь толкли воду в ступе, ибо маленькая фрау Врадитц была тверда характером: несмотря ни на что, она взяла да и написала Кожибровскому письмо, которое, однако, было перехвачено. Таким образом, письма, адресованного в Тримоц, Кожибровский не получил.

В отчаянии он послал в Вену депешу ей, потом ее родственникам — Корейскому, Бледе, всем подряд; но и телеграмма Кожибровского была перехвачена, так что фрау Врадитц тоже не получала из Тримоца никаких известий.

Кожибровский ждал-ждал, наконец, видя, что ждать нечего, сам отправился в Вену, чтобы лично привести дела в порядок, но и об этом проведала клика родственников и поспешила отправить дядюшку с его племянницей раньше времени домой, в Берлин.

Кожибровский разменял свой чек в банке Лендера и следом за ними бросился в Берлин, ибо чувствовал: если ему удастся повидать фрау Врадитц и переговорить с ней, то дело его выиграно. Но встреча эта удалась не скоро. А ведь именно скорость решает все, когда имеешь дело с такими молодыми и полнокровными дамами.

Когда же встреча состоялась — это произошло лишь осенью, на одном из званых вечеров берлинского банкира Козела, куда Кожибровский, зная, что его flamme[34] там будет, раздобыл для себя приглашение — то за прелестной вдовой не на жизнь, а на смерть ухаживал уже некий морской лейтенант.

И все-таки она вздрогнула, и лицо ее покрылось мертвенной бледностью, когда Кожибровский, войдя в зал, стал приближаться к группе, где она в обществе нескольких дам и мужчин играла в какую-то излюбленную берлинцами игру.

Морской лейтенант сидел рядом с ней и опахалом из павлиньих перьев овевал ее лицо, отчего мерно взлетали ее выбившиеся из прически золотистые волосы.

— Граф Кожибровский, — любезно представила нового гостя хозяйка дома.

Кожибровский молча поклонился сидевшим за столом и как старый знакомый подал руку фрау Врадитц.

Фрау Врадитц заколебалась. Но только на минуту. Кожибровский заметил, что маленькая рука дрожит и трепещет, как сердце пойманной птицы.

— А, значит, вы знакомы, — заметила хозяйка, просто чтобы что-нибудь сказать. — Прошу вас, дорогой граф, присоединяйтесь.

— Во что вы играете? — весело спросил Кожибровский, ожидая ответа именно от фрау Врадитц.