Том 1. Рассказы и повести

У Непомукского моста Кожибровский свернул с большака и подал знак кучеру, который тоже, вслед за ним, выехал на проселок и, минуя крестьян, мочивших лен, погнал лошадей прямо к лесу.

— Это уже мой лес, — объявил Кожибровский, подъехав к барону.

— А где замок?

— За лесом.

— А пашни?

— Они за замком. Но часть из них мы увидим еще по пути.

— Может, сначала осмотрим замок?

— Как вам угодно. Только я предлагаю для начала лес.

— Согласен. Что это белеет вон там, на опушке?

— Это небольшой шалаш, я велел вынести сюда чего-нибудь подкрепляющего, так как обед будет позднее.

— Что ж, нам это не повредит, а, Нинетт?

— Перекусим немного и пройдемся по лесу. Для вас, господа, я припас парочку ружей.

— Ах да, ведь вы не охотник.

Погода стояла чудесная, весенняя, на чистом белом небе не было ни единого пятнышка, ни одной тучки, солнце не светило, не донимало горячими лучами, оно безучастно болталось в небе, как яичный желток в белке. В травах кишели, копошились тысячи существ, в пробившемся сквозь лес ручье барахталась и резвилась шустрая форель. Какой-то деревенский парнишка наловил их целую корзину и теперь как раз шел им навстречу.

— Посмотрите-ка, форель! Вот это да! — воскликнул приятно удивленный барон: он был большим любителем форели.

— Чей этот ручеек?

— Мой, разумеется, — ответил Кожибровский.

Пальцы барона слегка коснулись локтя Нинетт, взгляд которой блуждал, тонул в восхитительных красках леса, от голубовато-зеленых оттенков можжевельника до золотистых игл сосны.

— Слышишь, Нинетт? И ручей тоже наш, — оговорился барон.

Кожибровский весело посмеивался в душе, думая о том, насколько удачно и кстати вплетена была роль крестьянского мальчика. Пришпорив коня, он подъехал к шалашу.

В шалаше две сельские красавицы подали гостям ветчину, горячий чай, вареные яйца, масло, всевозможные печенья и шампанское. Вкусный завтрак здесь, на лоне дикой природы, вызвал у гостей восторг.

— Sapperlot![26] Это же прямо по-королевски! — Кожибровский поклонился.

— Мы хоть и небогаты, сударь, но пожить любим.

Возле шалаша горел огромный костер, над пламенем которого один из гайдуков жарил сало, подставляя под шипящие капли его кусок хлеба; сало становилось все румяней, а хлеб — все черней от копоти.

— А что он делает? — вполголоса спросила Нинетт. — Что жарит этот… гм… этот господин генерал? (До предела разукрашенная серебряным позументом ливрея была рассчитана именно на такой эффект.)

— Это любимое национальное блюдо венгров. Не хотите ли отведать?

Фрау Врадитц посмотрела на него тем щекочущим взглядом, который может смутить самые глубокие воды.

— Вы желаете моей смерти, господин Кожибровский!

— Вы трусихa! — поддразнивал ее граф, принимаясь уплетать с кончика ножа сало, нарезанное мелкими кусочками.

— Вы думаете, что я не посмею? Вам на самом деле так кажется?

— Да, мне так кажется.

— А вы хотите? — спросила она не вяжущимся с темой грустно-таинственным голосом, пронизывая Кожибровского взглядом.

— Конечно, хочу.

— Но какая вам польза от этого?

— Право, я и сам не знаю.

— Что же, дайте мне! — воскликнула вдова, и ее приятный смех зазвенел в лесу.

Она закрыла глаза и, приблизившись к Кожибровскому, раскрыла рот, подобно ребенку, который, чуть покачиваясь, ждет чтобы добрый дядя положил ему на язык конфету.

Кожибровского охватило непреодолимое желание воспользоваться тем, что глаза женщины закрыты, и сорвать поцелуи с ее свежих губ, но барон Кнопп как раз посмотрел в их сторону, и Кожибровский вынужден был дать красавице лишь кусочек сала.

— Не так уж плохо! — воскликнула она, одолев закопченный кубик.

— Ко всему можно привыкнуть, — мудро заключил барон Кнопп. — Возьмем, к примеру, бедных парижан, евших крыс во время последнего похода.

— Брр! — содрогнулась Нинетт. — Такое мерзкое животное!

— Или же взять дикарей, тех, что съели твоего мужа, — невозмутимо продолжал барон.

— Ой, дядюшка, не надо об этом!

Тем временем Кожибровский отправил коляску домой и наказал кучеру вернуться, прихватив еще одну коляску. Он велел ему ждать в западной части леса у Превиштского озера.

— А теперь возьмите ружья, господа, да оглядимся в лесу.

— Куда вы отправили коляску? Уж не хотите ли вы заставить нас пешком преодолеть все эти дикие заросли? — забеспокоилась молодая женщина.

— Напротив, я отправил одну коляску, чтобы из нее на другом краю леса получились две.

Кнопп и Ханк взяли по ружью, и компания отправилась в путь под древними деревьями-великанами, каждое из которых, казалось, привлекало внимание барона; с особым удовольствием задерживался он у странных, неправильной формы, стволов.

— Сколько может быть лет вот этому? Боже, что за великолепный экземпляр! Как жаль, Нинетт, что ты не захватила с собой фотоаппарат!

Кожибровский шел за ними рядом с фрау Врадитц и помогал ей собирать цветы; в лесу цвели прострелы и горевшие синим светом прекрасные фламмиролы.

Но не прошли они и трех шагов, не успели даже углубиться в лес, как фрау Врадитц вдруг вскрикнула.

Все обернулись. Барон в страхе опустил ружье.

— Что с тобой?

— Ой, меня что-то укусило!

— Святой боже, уж не змея ли? Здесь водятся гадюки?