Том 1. Повести и рассказы

С этими словами наш поразительный пессимист вошел в сени и толкнул дверь в комнаты.

Здесь, на столе под окном, стояло выщербленное блюдечко с солью и миска нарезанных огурцов, которые Гофф ел деревянной ложкой, а Констанция — жестяной. Больной ребенок спал за ширмой.

При виде вошедших отец и дочь встали. Констанция покраснела. Гофф был в полном смятении.

Минуту длилось молчание, которое прервал наконец пан Антоний:

— Мы пришли сюда осмотреть машину, о которой вы говорили уважаемому председателю.

Выдавив из себя эти слова, он указал на Пёлуновича.

Смущенный Гофф поклонился чуть не до самой земли.

— Салат едят! — шепнул пан Клеменс, даже не подумав о том, что рядом со зловещими огурцами лежала большая коврига ржаного хлеба.

— Итак, можете ли вы показать нам свою машину? — продолжал пан Антоний.

— С величайшим удовольствием… Ваш слуга… Пожалуйста… — ответил Гофф, топчась на месте и указывая гостям на дверь в другую комнату.

Делегаты направились туда.

— Бог их нам посылает! — шепнул старик.

Глубоко взволнованная дочь поцеловала его руку и слегка подтолкнула к гостям. Потом пошла за ширму и прильнула ухом к стене, чтобы не пропустить ни одного слова из их разговора.

— Вы узнаете меня? — спросил старика Пёлунович.

— Как не узнать? — ответил бедняк. — Целые дни и ночи я только о вас и думал, сударь.

— Господин председатель желал бы осмотреть машину, — прервал чрезвычайно официальным тоном неумолимый Антоний.

— Пожалуйста, пожалуйста! Вот она… — говорил Гофф, поднимая дрожащими руками тяжелый прибор странной формы, состоящий из медных колесиков и железных прутьев.

— Для чего это предназначено? — продолжал допрашивать пессимист.

— Для всего. Двадцать лет…

— Работает?

— Еще нет, потому что…

— Каков же ее принцип? Что приводит ее в движение, или, вернее, что будет приводить ее в движение? — снова прервал пан Антоний.

— Сейчас я вам, государи мои, объясню, вот только придется…

С этими словами старик принялся искать на своем токарном станке какой-то инструмент. Он брал в руки различные долота, клещи, стамески, но все это, видимо, не подходило, ибо он откладывал их на станок и принимался лихорадочно искать другие.

Пан Антоний барабанил пальцами по краю токарного станка, а у Пёлуновича не было времени обратить внимание на смущение бедняги, так как он думал о салате и с тревогой смотрел на небо, где, как ему казалось, заметил наконец подозрительную тучу, грозящую градом и ураганом.

В это мгновение на площади под окном появилась худая сука. Уже с первого взгляда легко было догадаться, что у этого жалкого животного есть щенята и что она прибежала сюда, чтобы поискать среди мусора пищи.

— Быть может, вы словами объясните действия своей машины, — обратился пан Антоний к Гоффу с выражением скуки и нетерпения в голосе.

— Видите ли, милостивый государь мой, это вот как… Нужно подкрутить этот винт, а тогда он нажмет на вот этот прут… Этот прут нажмет на колесо, совсем как гиря на весы…

— И что же дальше?

— Дальше? Дальше машина будет работать.

— Не будет работать, — очень решительно прервал пан Антоний, — потому что тут нет механического двигателя.

— Будет, милостивый государь мой… — ответил Гофф.

— Не вижу произведения пространства на силу. Вздор!

— Воздушное колесо… — вставил Гофф.

— Иллюзия…

— Этот винт и этот прут…

— Игрушки, — ответил безжалостный пессимист.

Старик долгим взглядом глянул в глаза оппоненту, потом опустил голову и умолк.

Пан Антоний снова забарабанил пальцами по краю станка и снова глянул на площадь, куда с самого начала разговора глядел Пёлунович, не понимая ни колес, ни винтов, ни произведения силы на пространство. Голодная сука лежала теперь под окном, придерживая лапами и грызя кусок черствого черного хлеба, который бросила ей Констанция.

— И зачем только вот такое живет на свете? — буркнул пан Антоний, указывая на суку. — Голодное, худое, да еще взбеситься может!

— Правда, — ответил Пёлунович, не понимая, о чем идет речь, так как ему показалось, что как раз в это мгновение он ощутил боль в желудке.

— Было бы подлинным благодеянием пальнуть ей в голову, — заметил пан Антоний.

— Правда, правда, — подтвердил пан Клеменс, хватаясь за живот.

Мы не уверены, слышал ли ошеломленный Гофф этот разговор двух филантропов; но Констанция услышала его и залилась слезами.

О нищета! Как ты насторожена и подозрительна!

— Итак, — снова заговорил пан Антоний, — вы не можете нам объяснить свою машину.

Старик печально поглядел на гостей и промолчал.

— Значит, нет?

Гофф снова промолчал.

— Пойдемте, господин председатель.

Пёлунович очнулся от своих дум о холере и урагане и, протягивая руку Гоффу, сказал:

— В другой раз поговорим подробнее… Ах да! С моей трубкой все обстоит благополучно. До свидания!

И они вышли.

По дороге доброе сердце пана Клеменса стало слегка тревожиться.

— Пан Антоний, благодетель, что-то мне кажется, что уж очень они бедны?

— Скупость и неряшество — обычные черты нашего мещанства, — отвечал Антоний.

— А может, вернуться? — сказал Пёлунович, останавливаясь.

Антоний пожал плечами.

— Хорошо же вы, сударь, уважаете постановления!

— Да ведь очень уж бедны, пан Антоний!