Том 1

Савину и Матвею Петровичу фельдшер сказал, что царапины и ссадины на молодом теле быстро заживут; хуже дело с левым коленом, которое посинело и распухло от удара лошадиным копытом.

— Словом, молодой человек покатался в свое удовольствие, теперь придется ему и полежать, — невесело усмехнувшись, заметил на прощание фельдшер.

Все разошлись. За Степой осталась присматривать Таня.

В этот же день, но уже поздно вечером, к Илье Ефимовичу вновь зашел Савин. Он хмуро посмотрел на Фильку, и тот догадался, что сейчас директор обо всем расскажет отцу. Значит, не миновать сегодня хорошей выволочки.

Он с надеждой посмотрел на дверь — хорошо бы сейчас смотаться куда-нибудь...

— Выйди, Филя, погуляй! — строго сказал Савин. Филька не заставил себя просить и выскочил на улицу. Савин прошел вперед, не дожидаясь приглашения, присел к столу и забарабанил пальцами по столешнице.

— Опять чем-то недовольны, Федор Иваныч? — покосился на него Ковшов и вдруг, что-то вспомнив, ухмыльнулся: — Подумать только, Степку на закорках тащили! Через всю деревню. Вот уж действительно любящий директор!

— Будешь тут любящим! — отозвался Савин, убирая со стола руки. — А все по милости вашего сынка.

И он рассказал, что Филька сделал сегодня со Степой.

— Ну сынок! Лихо начинает! — покачал головой Илья Ефимович и, подумав, добавил: — А может, и поделом ему, колонисту! Пусть не шпионит, не выслеживает. Можно, пожалуй, и еще добавить!

Савин с досадой посмотрел на Илью Ефимовича. Опять ему нужно все растолковывать, как школьнику. Да, колонист — помеха, бельмо на глазу. Но какая польза от того, что Филька с Фомой-Еремой изобьют его еще раз? Только навлекут на себя подозрение и втянут в неприятную историю самого Ковшова. А ведь тому надо жить сейчас как можно тише и со всеми в ладу. И если Илья Ефимович хочет себе добра, он должен немедля внушить сыну, чтобы тот не распускал рук и не смел трогать Степу даже пальцем.

— Вот навязался, проказа на мою шею, покоя нет! — закряхтел Ковшов. — Хоть бы вы его, Федор Иванович, из школы убрали.

— Как то есть «убрали»? — переспросил Савин.

— Ну, исключили вроде или перевели куда. Только бы от Кольцовки подальше...

— Ага! Дошло наконец-то! — не без торжества заметил Савин. — А что я вам говорил в свое время? Отправьте племянника обратно в город, пока он вам в горло не вцепился. Задним умом крепки, Илья Ефимович!

— Что говорить, дал маху... — сокрушенно согласился Ковшов. — Но вы же директор школы, и всё в вашей власти. Исключите Степку... Так, мол, и так — за плохое поведение, за клевету на председателя сельсовета. И делу конец!

Савин покачал головой — он уже думал об исключении. На первый взгляд это очень соблазнительно. Он едет в район и добивается перевода Степы в какую-нибудь другую школу или в детский дом. А когда его не будет перед глазами, станет легче жить и работать. Конечно, с мальчишкой справиться нетрудно, но он, к сожалению, не один, на его защиту всегда может стать Матвей Петрович. А этого нужно опасаться...

— Нет, нельзя исключать... пока нельзя, — недовольно сказал Савин. — Опять начнутся разговоры о спрятанном хлебе, поиски, слежка. А нам нужно сделать так, чтобы история с хлебом забылась как можно скорее.

Он все больше и больше раздражался. Слишком уж много времени отнимает этот маленький Ковшов. У них есть дела и поважнее.

Савин принялся расспрашивать, как у Ильи Ефимовича проходят «беседы» с мужиками, что те думают о колхозе.

— Захожу кой к кому, — сдержанно доложил Ковшов. — Больше всего на хозяйственные вопросы напираю. Мол, ералаш в артели начнется, бестолковщина, через год все голышом ходить станут. Не колхоз получится, а голхоз...

— Правильно, — согласился Савин. — Еще о руководителях подбросьте мыслишку. Внушайте крестьянам, что колхозом будут управлять назначенные из города уполномоченные, что они введут казарменную дисциплину, лишат членов артели всяких прав. Но говорить надо умно, сплеча не рубить... чтобы слеза чувствовалась, боль...

— Стараюсь, Федор Иваныч! Я тут Игнату Хорькову до того сердце разбередил, что он даже за топор схватился. «Лучше, кричит, я своего Красавчика жизни лишу, чем на общий двор сведу». Насилу успокоил. — Ковшов нахмурился. — Только вот Никита Еремин со Шмелевым подчас мешают. Такой завалью мужиков пугают — уши вянут. Тут и всякие церковные бредни, и одеяло на сто метров, и общие жены...

— Ничего, пусть пугают. Это тоже кое на кого действует, — заметил Савин и спросил Ковшова, как ведет себя Хомутов.

— Тугой мужик, — вздохнул Илья Ефимович. — На собрания ходит редко, окопался в доме. Но чую, мужик ко всему прислушивается. Я уж до него через жену стараюсь дотянуться.

— Смотрите у меня! — погрозил Савин. — Хомутова держите крепко. По нему многие будут равняться, Надо будет — припугните.

— Это в каком смысле?